Невинная распутница

Сидони-Габриель Колетт

Невинная распутница

Часть первая

Минна? Минна, дорогая, ты закончила с этой темой? Минна, ты испортишь себе глаза! Минна что-то нетерпеливо бормочет. Она уже трижды отвечала: «Да, Мама», а Мама по-прежнему сидит за своей вышивкой и изредка взглядывает на спинку глубокого кресла…

Минна, покусывая костяной наконечник ручки, почти лежит на своей тетрадке, так что видны только серебристые пряди светлых волос и кончик тонкого носа между двумя спустившимися на щёку локонами.

Дрова тихонько потрескивают, керосиновая лампа отсчитывает с каждой каплей секунду за секундой. Мама вздыхает. Стежок следует за стежком по накрахмаленному полотну – большой отложной воротник для Минны, – и иголка стучит о напёрсток. За окнами нахохлились под дождём мокрые платаны бульвара Бертье, а трамваи на внешнем бульваре мелодично звенят, пробегая по рельсам.

Мама отрезает нитку… При позвякивании маленьких ножниц тонкий носик Минны поднимается, локоны расходятся в разные стороны, открывая прекрасные и настороженные тёмные глаза… Но это ложная тревога: Мама безмятежно вдевает в иглу новую нитку, и Минна вновь может склониться над развёрнутой газетой, едва прикрытой тетрадкой по истории… Она читает, смакуя каждое слово, рубрику «Ночной Париж»:

«Неужели нашим эдилам [1] не приходит в голову мысль, что некоторые кварталы Парижа, внешние бульвары в частности, представляют для опрометчивого прохожего такую же опасность, как Восточная прерия для белого путешественника? Наши доморощенные апачи утоляют здесь свои зверские инстинкты, и нет такой ночи, после которой не осталось бы одного или нескольких трупов.

Возблагодарим небо – в самом деле, не полицию же! – что иногда эти господа пожирают друг друга, как случилось нынешней ночью при столкновении двух банд, которое завершилось их подлинным самоистреблением. Вы хотите знать причину кровавого спора? «Ищите женщину!» Таковая нашлась в лице девицы Дефонтен, прозванной Медной Каской из-за великолепных рыжих волос. Сия особа, пробудившая нездоровую похоть у сообщников мужского пола, уже год числится в картотеке префектуры: ей едва исполнилось шестнадцать, однако она обрела большую популярность в своём кругу благодаря опасному обаянию и дерзкой смелости. Умеет боксировать и драться, а при случае может пустить в ход револьвер. Сегодня из-за Медной Каски схлестнулись Базиль-Парша, главарь банды Братьев из Бельвиля, и Кудрявый, вожак Аристокров из Леваллуа-Перре, известный сутенёр, чьё настоящее имя пока не удалось раскрыть. От угроз и брани быстро перешли к поножовщине. Сидни-Гадюка, бельгийский дезертир, получив серьёзную рану, позвал на помощь Кудрявого; тогда приспешники Парши достали револьверы, и началась настоящая бойня. Полицейские, которые появились, как всегда, после схватки, подобрали пятерых бездыханных молодчиков; в больницу были отправлены Дефремон и Бюзнель, Жюль Буке по прозвищу Ясноглазик и Блаки-Башка. Там же оказался и подданный короля Леопольда Сидни-Гадюка.

Что до главарей и Коломбины, главной виновницы дуэли, то их схватить не удалось. Ведётся активный поиск».

Мама аккуратно складывает вышивание. Газета мгновенно исчезает под тетрадкой, и Минна торопливо записывает первое, что ей приходит на ум:

«По этому договору Франция потеряла две свои лучшие провинции, но вскоре вернула их благодаря таланту своих дипломатов…»

Точка… заключительная черта под домашним заданием по истории… промокашка, прижатая длинными прозрачными пальцами, – и Минна победоносно восклицает:

– Готово!

– Давно пора! – вздыхает с облегчением Мама. – Быстрей в постель, моя белая мышка! Сегодня ты припозднилась. Очень трудное задание?

– Нет, – отвечает Минна, вставая. – Просто у меня немного болит голова.

Какая она высокая! Почти сравнялась с Мамой. Очень долговязая девочка, словно десятилетняя малышка, которую растянули вдвое… Тонкая и плоская в своём узком платье из зелёного вельвета, Минна вытягивается ещё больше, закинув руки за голову, затем проводит ладонью по лбу, отбрасывая назад очень светлые волосы. Мама тут же вскидывается:

– Бобо? Поставить компресс?

– Нет, – говорит Минна. – Не стоит. Завтра это пройдёт.

Она улыбается Маме своими тёмно-карими глазами и подвижным ртом, уголки которого нервно подрагивают. У неё такая прозрачная кожа, такие тонкие волосы, что нельзя понять, где кончаются виски. Мама всматривается в личико, знакомое ей до каждой жилочки, и в очередной раз скорбно поражается хрупкости дочери. «Никто не дал бы ей её четырнадцати лет и восьми месяцев…»

– Поди ко мне, Минна, дорогая, я тебя накручу! В руках у неё небольшая связка белых папильоток.

– Прошу тебя, Мама, не надо. Сегодня можно обойтись без этого, раз у меня болит голова.

– Ты права, моя ласточка. Проводить тебя в спальню? Я ещё нужна тебе?

– Нет, спасибо, Мама. Я сразу лягу.

Минна берёт одну их керосиновых ламп, целует Маму и поднимается по лестнице. Её не пугают ни тёмные углы, ни тень от лампы, что растёт и кружится перед ней, ни восемнадцатая ступенька, зловеще скрипнувшая под ногой. В четырнадцать лет и восемь месяцев никто уже не верит в привидения…

«Пятеро! – думает Минна. – Полицейские подобрали пятерых бездыханных. И ещё бельгийца тяжело раненным! Но Медная Каска ускользнула, как и оба вожака! Слава Богу!..»

Оставшись в белой нансуковой [2] юбке и лифе из белого тика, Минна рассматривает себя в зеркале:

«Медная Каска! Рыжие волосы, как это красиво!

А я слишком светлая… вот как надо их причесать…» Она поднимает свои шелковистые волосы обеими руками, скручивает и закалывает очень высоко, так что дерзкий кок почти нависает надо лбом. Достаёт из шкафа розовый фартучек – тот, у которого карманы в виде сердечек, затем вновь оценивающе глядит в зеркало, вздёрнув подбородок… Нет, она всё равно выглядит слишком пресно. Чего же не хватает? Красного банта в волосах. Вот так! А другой на шею, узлом вбок. Засунув руки в карманы фартучка, отставив в сторону худые локти, Минна, похожая в своей очаровательной неловкости на фигурки Буте де Монвеля, улыбается самой себе с гордым сознанием: «О, зловещая и роковая!»

Минна никогда не засыпает сразу. Она слушает, как Мама внизу закрывает фортепьяно, задёргивает шторы, чьи кольца скрежещут по карнизу, приоткрывает дверь кухни, чтобы убедиться, не исходит ли от конфорок плиты запах газа, а затем медленно поднимается наверх, отягощённая своей лампой, своей рабочей корзинкой и своей длинной юбкой.

Перед комнатой Минны Мама на минутку останавливается и прислушивается… Наконец закрывается последняя дверь, и теперь доносятся только приглушённые звуки из-за стенки…

Минна лежит, вытянувшись во весь рост, на своей постели, запрокинув голову и чувствуя, как зрачки увеличиваются в темноте. Ей не страшно. Она подстерегает все шорохи, как маленький ночной зверёк, и лишь тихонько скребёт по простыне пальцами ног.

На цинковый выступ окна каждую секунду падает дождевая капля, тяжёлая и равномерная, как шаги полицейского, идущего вверх по тротуару.

«Как меня раздражает этот полицейский! – думает Минна. – К чему пригодны люди, которые так топают? Те люди… Братья из Бельвиля и Аристокры… они ступают бесшумно, как кошки, и их нельзя услышать. Они носят спортивные туфли или мягкие вышитые тапочки… Бесконечный дождь! Я думаю, им тоже пришлось укрыться! Но всё-таки где они, Базиль и тот, другой, главарь Аристокров, Кудрявый? Бежали и спрятались в какой-нибудь заброшенной шахте. Не знаю, есть ли здесь шахты… О, этот отвратительный топот! Чап, чап, чап! А вдруг за ним кто-нибудь крадётся, чтобы всадить нож в его гнусный затылок! Прямо перед нашей дверью! Ах, как закричала бы утром Селени: „Мадам, мадам! Перед нашей дверью лежит убитый полицейский!“ Она наверняка хлопнется в обморок!»