Сердце негодяя

Патриция ГЭФНИ

СЕРДЦЕ НЕГОДЯЯ

1.

Когда незнакомец, обвешанный оружием, въехал в Парадиз, часы на колокольне остановились. Ровно в три часа дня. Кое-кто из местных потом утверждал, будто они сломались по чистой случайности. Может, оно и так, но как объяснить, что городская водокачка дала течь в тот же самый день? А на кухне в закусочной Свенсона «Вкусная жратва и выпивка» загорелось сало? Не говоря уж о том, что Уолтер Райдаут откинул копыта в своем собственном нужнике. И все, заметьте, в один и тот же день. Тоже чистая случайность? Конечно, Уолтеру было уже под девяносто, но все-таки… уж больно много совпадений. Вот и смекайте, что к чему…

Многие жители точно запомнили, где они были и что делали в тот день и час, когда впервые увидели незнакомца. Нестор Эйкс, к примеру, сидел у ворот недавно выстроенной платной конюшни, ел зеленое яблоко и просматривал «Реверберейтор», единственную городскую газету в Парадизе.

— Вижу тень: поднимаю голову, а тут он надо мной. Одет во все черное и увешан амуницией. Два «кольта» за поясом, винчестер в седельной сумке, еще какой-то пистолет за голенищем, а из жилетного кармана — вот с места мне не сойти! — торчит «дерринджер».

Впоследствии выяснилось, что, кроме двух шестизарядных «кольтов» и винтовки, у незнакомца другого оружия при себе не было, но никто не попрекнул Нестора за преувеличение, и никто не стал с ним спорить, когда он сказал: «Как будто целая армия вошла в город!»

— Поставить вашу лошадку в стойло? — спросил Нестор.

Согласно его версии, незнакомец презрительно скривил губы под длинными черными усами.

— А что ж, по-вашему, я за стрижкой сюда прицел? — ответил он таким тихим шепотком, что пришлось вытянуться в струнку и не дышать, чтобы его расслышать.

От этого шепота волосы на голове шевелились, признался Нестор. Говорил незнакомец медленно, врастяжку, словно хотел, чтобы до вас дошло каждое слово. А если вы сразу не додумались, он скорее пристрелил бы вас на месте, но не стал бы повторять.

— Это Пегас, — сказал он Нестору (а Нестор потом пересказал всем, кто готов был слушать), представляя своего громадного вороного жеребца, словно на официальном приеме. — По утрам он ест цельный овес, а на ночь — дробленый. На обед — жмых из хлопкового семени и клевер. Две унции соли. Осота не давать. Только попробуйте дать ему осот, и мне придется вас прикончить.

Нестор несколько раз открыл и закрыл рот, пока не сумел выдавить из себя:

— Осота не давать. Понял, сэр.

— Завтра загляну его проведать. И лучше бы вам постараться, чтобы он хорошо выглядел. Да, лучше бы он выглядел довольным. Лучше бы он напевал.

—Н-напевал?

— Угу. Какой-нибудь веселый мотивчик.

Тут Нестор позволил себе улыбнуться, однако, увидев холодный огонек в сером, словно отлитом из стали, глазу незнакомца (в том глазу, что не был закрыт черной повязкой), так и примерз к месту. «Точно пуля на тебя глядит», — рассказывал он потом.

Флойд Шмидт и его брат Оскар играли в шашки на пороге здания фермерской ассоциации, когда вооруженный незнакомец подошел к ним. Все отлично знали, что Флойд любит приврать, рассказывая очередную байку, чтобы выходило поскладнее, но на этот раз он нисколько не преувеличил.

— На этом парне нитки не было другого цвета — все черное. Штаны, рубашка, жилет, куртка— ну все сплошь. Черные сапоги, черная шляпа. Черная цигарка. Не человек, а ходячий катафалк.

— Приятель, — обратился незнакомец к Оскару таким жутким шепотом, что у бедняги, по его собственному признанию, последние волосенки встали дыбом, — где в этом городе самый лучший салун?

У Оскара язык отнялся от страха, но Флойд был под хмельком и ответил за брата:

— Есть тут у нас салун Уайли на въезде в город, вы его уже проехали. А на другом конце — «Приют бродяги», это вон там, прямо по Главной улице. Ну, по части салунов это, пожалуй, все.

Незнакомец прищурил здоровый глаз: с порога фермерской ассоциации «Приют бродяги» едва можно было разглядеть.

— Красные балконы на втором этаже? — уточнил он. — Там, где кресла-качалки?

— Во-во! Там и комнату снять можно.

Впоследствии. Флойд так и не смог объяснить, какой бес потянул его за язык, когда он это ляпнул.

Вооруженный незнакомец ткнул большим пальцем в поля своей черной ковбойской шляпы в знак приветствия и вроде как даже ухмыльнулся.

— Что-то мне захотелось посидеть в качалке, задрав ноги, и понаблюдать, как идут дела вокруг.

Обоих братьев Шмидт пробрала дрожь, когда он добавил зловещим шепотом:

— Никогда не знаешь наверняка: мало ли кто мимо пройдет? Разве не так?

Они дружно покивали, соглашаясь, и проводили его взглядом, пока он не спеша шел по улице, позвякивая шпорами и перекинув седельную сумку с винтовкой через плечо.

Леви Вашингтон, чернокожий бармен в «Приюте бродяги», чуть не уронил стакан из-под виски, который протирал в ту минуту, когда вооруженный незнакомец бесшумно, как призрак, прошел сквозь вращающиеся двери.

— Слышно было, как пена лопается в кружке пива, — утверждал потом Леви, — когда он опустил приклад винтовки на пол и заказал двойную порцию лучшего бурбона [1]. В этот час посетителей у нас было немного, да и тех как ветром сдуло. Я даже порадовался, что мисс Кэйди в отъезде: тут ведь и до беды недалеко. Но все-таки жаль, что ее не было. Уж она бы справилась. Мисс Кэйди у нас такая — никому спуску не даст.

Немного помолчав, Леви продолжил свой рассказ:

— Я его спрашиваю: «Домашнего разлива сойдет?», а он голову повернул и шепчет: «Ты мне в это ухо говори, приятель, я тем не слышу». А шепот такой — ну прямо как из могилы. Я сразу начал смекать, что он за птица, а уж когда он потребовал комнату окнами на улицу, да еще уточнил, что хочет угловую, мне все стало ясно. Дал мне четыре серебряных доллара и говорит, что если кто будет его спрашивать, чтоб я всех посылал прямо к нему наверх. Не знаю, откуда только я духу набрался спросить, как его фамилия. Вот с места не сойти — ветер стих и где-то пес перестал лаять, когда он сказал этим своим страшным шепотом: «Голт. Моя фамилия Голт».

— Да, — подвел печальный итог Леви, — тут-то я и понял, что мы влипли. Я такие штуки и раньше видел. Когда в городе появляется наемный убийца, тут уж ничего хорошего не жди.

Кэйди Макгилл всегда устраивала себе выходной по пятницам после полудня. А в последнее время, когда наступили долгие погожие, в ярком золоте света весенние дни, она стала брать напрокат легкую двуколку и совершать одинокие прогулки на старую ферму Расселлов.

Добравшись до места, распрягала лошадь и оставляла ее попастись, а сама отправлялась бродить по заглохшему саду. Она часто останавливалась, проводила рукой по растрескавшейся коре одичалых яблоневых, грушевых деревьев и шла дальше. В диких цветах, выросших по колено высотой, перепархивали бабочки, а сладкий воздух выдувал из ее легких весь тот дым, что ей приходилось вдыхать целую неделю в салуне.

Она подходила к дому и, прижавшись носом к волнистому стеклу входной двери, начинала мечтать о том, что делала бы сейчас, принадлежи это место ей. Может, сидела бы в гостиной (от дверей просторная комната виднелась лишь на четверть) и пила послеполуденную чашку чаю, листала бы каталог семян и подбирала растения для своего сада. А может, читала бы книжку — какой-нибудь роман, ничего серьезного! — потягивая холодный лимонад из запотевшего стакана. М-м-м… нет, только не в такой чудесный день, как сегодня. В такой день она пошла бы сажать цветы или помогать рабочим в фруктовом саду. Да, у нее было бы двое наемных рабочих, может быть, даже трое, если бы финансы позволили. Но Кэйди, даже грезя наяву, оказалась достаточно практичной, чтобы учесть в своих мечтах по крайней мере двух платных садовников.

«Le Coeur au Coquin». «Сердце бродяги». Тридцать лет назад, когда войны с индейцами, которых именовали племенем бродяг, закончились, семья Расселл именно так назвала свои три сотни акров [2] садов и пастбищ на крутом берегу реки. Теперь для людей это место было просто Речной фермой: мудреное французское название не по зубам простым жителям Орегона. Но Кэйди нравились оба имени: иногда она засыпала, шепча их и воображая себя на берегу Бродяжьей реки: будто стоит и смотрит, как сине-зеленые воды бушуют в крутых склонах каньона. Еечасть реки. Ее сад. Ее темные холмы и зеленые пастбища.