Жрица (СИ)

Я понимал, конечно, что Любу со всей ее экзальтацией мне вряд ли удастся переубедить. Если уж ей был Знак, то она ему последует, и мне не остановить. Скорее, уж она порвет со мной, коль скоро новая вера у ней сильнее родственных уз. С тяжелым сердцем на следующий день я звонил ей в дверь.

Гости были уже там, и пили чай на кухне. Люба познакомила нас. Родион оказался молодым человеком, лет 22-23 невысокого роста, с длинной спутанной шевелюрой и редкой бородкой почти без усов. Он точно походил на типичного послушника, каких много в монастырской братии: худой, несколько сутулый, и с большим размером ноги. Глаза его неопределенного цвета – то ли карие, то ли зеленые, он застенчиво прятал в чашке дымящегося чая. И все отмалчивался.

Говорила его подруга – Маша, еще, вероятно, моложе своего спутника - молодая женщина лет 20. Ее лицо, миловидное, с мелкими чертами, но с бойким выражением поворачивалось то к Любе, то ко мне, то к Родиону за одобрением. Она была не накрашена, недлинные рыжеватые волосы убраны в еще более короткую прическу, оставляющую ее тонкую шейку совсем без защиты. Мне сразу бросилась в глаза ее кожа - очень белая, с тонкими прожилками вен. Она тоже была худой, но не как Родион – худосочный и костлявый, а гармоничной худобой - стройной и пропорциональной фигурой, с тонкой талией и узкими бедрами.

Она, казалось, совсем не чувствовала стеснения среди новых знакомых, и с воодушевлением рассказывала про себя, про Родиона, про институт, где они познакомились, про увлечение православием, про их «гражданский брак», про далекий городок, из которого она родом – про все подряд.

Мы слушали. Затем Люба сказала:

- Желаете ли вы узнать о новом Учении?

- Да, да, конечно, - горячо подтвердили они, особенно Родион. - Мне матушка Варвара, можно сказать, на смертном одре завещала – путь к вере Истинной найти.

- Прежде чем поведать вам о ней, хочу предупредить: путь этот только для избранных. На этом пути себя жалеть нельзя – всего отдать придется. Ради спасения души своей тело свое будете попирать, если придется. Готовы?

- Да, да, - закивали наши студенты. – Мы готовы. Ради Истины – на все готовы.

- Тогда ждите часа. Будет скоро Первая четверть, тогда и посвящу вас. А пока время еще есть, будете приходить ко мне вечером каждый день, чтобы я вас готовила.

- Все кончено, - подумал я с горечью. – Кончилось наше золотое время! Что теперь будет?

Мне велено было в подготовку не вмешиваться, а ждать назначенного дня.

И вот настал этот день. То есть не день, а вечер. С не меньшим, вероятно, трепетом, чем Родион и Маша я позвонил в дверь. Мне открыла Люба. Их еще не было – она сказала мне прийти пораньше. Она была в ниспадающем до пола черном одеянии, на котором ярко выделялся золотистый жезл крестообразной формы – знак Царственной Инанны. Волосы ее были убраны высоко, лицо дышало спокойной торжественностью.

Везде вновь горели свечи. Мы прошли в комнату. Я увидел выложенный в центре ковра большой квадрат, две стороны которого были из белой ленты, а две из черной – друг напротив друга. По четырем его углам стояли приготовленные свечи, толстые, красного цвета. В центре его располагался небольшой серебряный круг с вписанной в него восьмиконечной звездой. Все было готово.

- Я знаю, что ты чувствуешь сейчас, - сказала она. – Но ты не бойся ничего. Знай, что я с тобой, - чтобы не происходило. Я – с тобой, - повторила она твердо, посмотрев мне прямо в глаза.

На ее лицо упал едва заметный слабый лучик нарождающейся луны. Раздался звонок.

- Теперь, пора! – сказала она. – Открой им дверь и проводи сюда. Я буду ждать здесь.

Я открыл, и они вошли, торопливо поздоровавшись, сняли верхнее платье и обувь. На лицах читалось сильное волнение, даже страх. Они стали перед моей сестрой, взявшись за руки и робко глядя перед собой. Она протянула им сложенную белую одежду и сказала:

- Выйдите в соседнюю комнату и там облачитесь в это, как я вас учила.

Они молча исчезли за дверью, где, сняв с себя все оставшееся платье, надели на себя белые длинные до полу «крестильные» рубашки.

Церемония началась.

Вначале все мне напоминало, как это происходило со мной. Вопросы – ответы, все по обряду. Приближалась минута священного омовения. Люба взяла за руку Родиона, а я – Марию, и мы очень медленно, произнося призывы к богам, двинулись к чаше с водой, роль которой играла все та же наполненная купель - ванна.

- Готов ли ты ступить на путь служения, - спросила сестра, - пристально глядя на стоявшего перед ней с покрасневшим лицом испуганного новообращенного.

- Да, - только и выдавил из себя он.

Своей рукой она медленно сняла с дрожащего Родиона рубашку. Он стоял, стараясь не шелохнуться. На впалой его груди, почти без волос, свисал на ниточке небольшой деревянный крестик. Родион, опустив глаза, растерянно глядел на свои худые мальчишеские бедра, на сморщенный, как от холода, мужской орган в окружении редкой рыжеватой поросли и, наверное, чувствовал себя ужасно.

- Отдай мне это, - приказала жрица, и он протянул ей крестик. Она взяла его за руку и жестом велела войти в наполненную ванну и опуститься на колени. Он повиновался и стал к нам лицом, ожидая дальнейшего.

Сестра подошла ближе и медленно стянула с себя свои черные ризы. Она стояла, торжественная, обнаженная как греческая статуя. В который раз я любовался ею. Родион тоже смотрел на нее, как зачарованный. Одним движением она оказалась в ванной рядом с ним, положила ему руки на плечи. Ее грудь касалась его бледной кожи на его груди.

- Теперь прими крещение Истинное, очистись от прошлого, - промолвила она, нажимая ему на выпирающие худые ключицы, так что они вместе медленно опустились в воду. Люба зачерпнула ее, и несколькими движениями омыла его лицо, плечи и грудь.

- Провозглашаю тебя очищенным от скверны, рожденным для жизни во Истине, - сказала она и затем обняла его и поцеловала в губы мягким материнским поцелуем. Мне подумалось: А он и впрямь тебе по возрасту почти в сыновья подходит!

Она вновь подняла его из воды и, велела выйти из ванны вытереться рубашкой. Она сделала знак, что подошла очередь Марии. Та приблизилась к «купели» и сестра стянула с нее рубашку через голову. В колеблющемся свете свечей, ее силуэт, который я видел сзади, показался мне легким и грациозным. Худая спина и плечи не портили ее фигуры, а узкие бедра были все же мягкими и женственными.

Жрица повторила чин крещения-иницации. Они обе повернулись к нам боком и медленно без всплесков, опустились в воду. Их груди соприкасались сосками: любины острые темные упирались в светлые миниатюрные соски на такой же маленькой, но точеной груди Маши. Люба так же обняла ее и поцеловала в губы долгим поцелуем в знак причастности к Истине.

Мария не показалась мне особенно смущенной, когда она вышла из ванной и торопливо вытерла стекавшую воду. Движения ее были быстрыми и уверенными.

Затем настала моя очередь, я снял с себя темный балахон, но лезть в воду мне не пришлось, поскольку я уже был крещен в новой вере. Дело ограничилось тем, что Люба, зачерпнув воды, помазала мне лоб и плечи. Затем она сама вышла из ванны и, высушив себя, подошла ко мне. Она обняла меня, прижавшись своим прохладным обнаженным телом и жарко поцеловала. Я чувствовал в ней возбуждение от предстоящего продолжения ритуала.

Мы вернулись в комнату. Зазвучала тихая монотонная музыка. Каждый из нас, кроме Любы, которая опустилась на колени в центре, должен был обойти квадрат четыре раза, по числу сторон света. Нагие фигуры в слабом свете свечей, горящих в дальних углах, двигались перед моим взглядом. Угловато и неуверенно ступал Родион своими большими ступнями, легко и грациозно шла Маша, будто такое делала каждый день. После каждого цикла Люба зажигала одну из четырех больших красных свечей по углам квадрата. Последней была она. Торжественная поступь ее подводила черту этой части церемонии.