Доминант

- Да, Госпожа.

- То, что я заставила сделать тебя сейчас, больше от тебя не потребуется. Ты для этого не нужен – неподходящая персона.

Состояние от ожидания, что следующий момент будет ещё приятней, и никак не наоборот, с окончанием её фразы сменяется на такое разочарование, что я оказываюсь близок к тому, чтобы всё остановить.

- А тебя можно иметь, - говорит Наташа.

- Да, Госпожа.

- Да? – Наташа изготовляется.

От её интонаций всё приятное опять возвращается, хоть я и не понимаю ход её мыслей, и не могу определить, что она хочет услышать.

- Госпожа?

- Госпожа Наташа, - поправляет она меня.

- Да, Госпожа Наташа.

Она умолкает. Я застываю в ожидании.

- Я хочу шампанского? – спрашивает она.

Бросаюсь к бокалу с шампанским, который стоит тут же на подоконнике, и подаю его ей.

- Пошли, - говорит она, приняв от меня бокал и отпив один глоток.

Я следую за ней. Поведение Наташи начинает отдавать развязностью, сквозь которое пытается пробиться дерзость.

Она следует в душевую, я за ней, потом покидает её, отпивая на ходу шампанское, идёт к двери, которая ведёт в хозяйственное помещение. Наташа нагло осматривает один за другим помещения моей квартиры, открывает тумбочки, шкафы, трогает вещи – это определённым образом начинает сказываться на моём состоянии. Её ухоженные ручки, хватающие за мои пиджаки, висящие на вешалках, и резко раздвигающие их в стороны, будто она ожидает за ними что-то увидеть, доставляют мне неописуемое удовольствие своими замираниями после резких движений; цоканье её каблучков, резво перемещающейся из одного помещения в другое, действуют на меня как маятник Ньютона. Мне начинает казаться, будто с каждым ударом каблучка я утрачиваю какую-то свою часть, и всё уменьшаюсь и уменьшаюсь... На время, когда ей нужны две руки, она протягивает мне, не глядя в мою сторону, бокал с шампанским, а потом таким же жестом возвращает его для себя обратно. Она ничего не говорит.

(Я не поверю, что она сознательно устроила это шоу, потому что она не могла спрогнозировать последствия, которые явились. В противном случае она чудовищно умна! Или мудра. Ну не могла она знать, что все эти её наглые лапание, двигание, тормошение и прочие действия в отношении моих вещей, перемещение предметов с одного места на другое и невозвращение их на свои места, приведут к тому, что я постепенно буду утрачивать осознание себя, как хозяина тут, как собственника всех этих вещей, но это постепенно стало происходить, пока, в конце концов, я не перестал думать вообще. Я не мог думать!)

- Мне жарко, сними с меня блузку! – круто выговаривает она, продолжая неистовствовать по моей квартире.

- Да, Госпожа Наташа! – лихорадочно бормочу я.

Незакрытый до конца шкаф посылает мне в висок копьё за копьём, из открытых шуфлядок тумбочки вытекает зелёная пузырящаяся слизь, норовя оторваться и плюхнуться на паркет, я слышу треск выгибающихся ножек невидимых моим глазам стульев в столовой, оставленных там стоять в бессистемном порядке, и я со страхом рассматриваю Наташу, грудь которой видится мне единственной шевелящейся вещью в застывшем мире, когда она останавливается у своего наряда, который я ей купил, и, указывая на него пальцем, уставляется на меня. Я опешивший, встрёпываюсь и…пугаюсь. Но пугаюсь не её. Я не понимаю, почему она без блузки. Я всегда был рядом и я бы увидел, как она её снимает. Но я не помню, чтобы это случилось. Я с десяток раз прокручиваю всё от начала до конца, и везде помню, что она была в чёрной прозрачной блузке, она должна была быть в ней, потому что так была одета Марта, но сейчас передо мной стоит женщина в одной юбке, чулках, сапогах и лифчике. У меня проскакивает мысль сказать «стоп», чтобы разобраться в этом вопросе, и для меня это принципиально, и для этого мне требуется точка, на чём остановить свой взгляд… Но вопрос о блузке испаряется, как его и не бывало, за проблемами, которые я вынуждено начинаю отмечать: брошенный на пол бокал, сдвинутая со своего места и теперь уродующая интерьер, чёрная, пупырчатая, почти метровая ваза с искусственными чёрными и одной белой розами, незакрытая дверь в хозяйственное помещение(!)…

Я не могу выговорить ни слова, лишь пару раз дёргаюсь, а не качаю головой, протягивая руку в сторону «её» вещей.

Наташа опускает руку, я свою. Затем она наклоняется и берёт туалетную воду. Читает название, открывает крышечку и, поднеся флакон к своему носику распределительной головкой, втягивает запах.

- Тебя нравятся эти духи?

- Д-да, Госпожа Наташа!

- Очень-очень?

- Да, Госпожа Наташа, очень-очень.

- Они подойдут мне?

- Более чем, Госпожа Наташа!

На самом деле, я стою и не могу вспомнить ни самого запаха, ни того состояния, которое он во мне вызывает, ни тех мыслей, которые он у меня запускает. А ведь при моей нулевой памяти на запахи, помнить этот было для меня всегда предметом изумления, не говоря уже о действии, которое он оказывал на меня. И вот, это оказывается следующим, за что я не могу ухватиться, чтобы начать раскручивать происходящее в другую сторону закручивающемуся, подобно водовороту, и утягивающему меня по спирали в бездну, где мыслей становится всё меньше, а оставшиеся всё слабее, где небо перестаёт иметь оттенки, и исчезают люди, но лишь голос неизвестной мне женщины сохраняет силу, лишь маячивший передо мной её милый женский образ имеет власть и волю, лишь её мысли остаются единственным, на что можно опереться, чтобы жить.

Я вспоминаю, что рассчитывал на этот запах, но не могу вспомнить – на что именно?! Внутреннее сражение длиться несколько секунд, и я вспоминаю: этот запах должен был придать нашей с Наташей встрече более глубокое переживание, уподобив её через ассоциативный ряд сценарию одной из последних, запавших мне встреч с Мартой, когда материализация её желания в отношении меня достигли высшей точки, проявляясь в физическом контакте.

На моё «более чем» Наташа неоднозначно улыбается. Затем укладывает духи на место и смотрит на них. Я слежу за ней, смутно догадываясь, что что-то не произошло, а должно было произойти. Через пять секунд она опять наклоняется, хватает флакон и уверено направляется с ним в прихожую. Я трушу за ней. Она подходит к своей сумочке и начинает в ней рыться свободной рукой, а потом вытаскивает оттуда рубиновый, узкий и продолговатый предмет, который оказывается другим флаконом духов. Наташа смотрит на один, потом на другой, суёт мой себе в сумочку, а со своим отправляется обратно в гостиную. В гостиной она подходит к дивану, где лежит приготовленный для неё наряд со скрученной в несколько витков плетью на нём. Только что внутри этой плети красовался чёрный бриллиант, а теперь она укладывает на это место ярко-красный с фиолетовым отливом рубин. Чёрный диван, чёрная одежда на нём, витки чёрной плетёной кожи и рубин в самом центре.

- Полижи его! – приказывает мне Наташа.

Я смотрю на губы, сказавшие это (в глаза уже не смотрится само по себе). Мне думается, что ни эти губы сказали это, не могли эти губы это сказать. И почему она сказала «его», ведь это были духи, она ж не может догадываться, что для меня это сейчас «он» - «рубин»? Неизвестный источник заполняет меня куда бо́льшим желанием сделать то, что она попросила, чем это хочется ей самой, как видится, и чтоб она непременно на это смотрела, и я опускаюсь на колени на пол, и начинаю лизать флакон, к которому только что прикасались её руки, и куда-то уходит тревога. Это так странно, но натурально, так не осязаемо, но явно. Остаются только я и мой язык, скользящий по граням и гладкой поверхности стекла. Еле улавливаемый запах духов окутывает меня приятным неожиданным дурманом. Я пытаюсь представить его продолжение, то есть распыление его на этой женщине, на той, которая его только что сюда положила…

- Снимай джинсы, - командует она сверху.

Ещё странность - я воспринимаю говоримое ей, как команды, но Наташа не командует, она просит, это просьбы. Однако, замечательным в её просьбах оказывается именно не наличие силы, которой подчиняешься, как силе, но отсутствие слабости, и это действует. Иной раз можно услышать громкий приказ, но голос приказывающего дрожит, и ты бежишь от этого человека, только чтобы не заразиться его несостоятельностью и слабостью, и ничто тебя не преследует, но исходящее от Наташи, лишённое всего лишь слабости, не порождает вопроса «зачем?», а воздух наполняется какой-то мрачной торжественностью.