Любимый ученик Мехмед (СИ)

— Не беспокойся обо мне, — меж тем говорил Йылмаз-бей. — Подумай лучше о себе. Ты здесь с конца лета. Ведь так? Почти полгода прошло, и за это время ты ни с кем не давал себе воли.

— Ты прав, — сказал Андреас, — но меня это пока не тяготит.

— А что будет дальше? — продолжал спрашивать турок. — Ты обхаживаешь принца, но сколько времени пройдёт прежде, чем ты сможешь совершить над ним то, что хочешь? Сейчас ты не можешь ничего. Тебя казнят, если попробуешь.

— Я готов ждать, — ответил грек, пусть и не надеялся на понимание.

Влюблённый всегда кажется со стороны глупцом. Андреас и вправду поступил как глупец, позволив себе так сильно влюбиться в такого юного ученика и открыться ему, но теперь уже ничего нельзя было поделать. Следующие несколько лет учителю предстояло жить подобно монаху.

«Если я поступлю иначе, и мальчик узнает, это разобьёт ему сердце, — думал Андреас. — Он уже никогда не поверит мне. А возможно, не поверит вообще никому. Я не могу поступить так. Я знаю, что глуп, потому что взвалил на себя ношу, которую мог бы и не взваливать. Если бы я не открылся своему ученику, не признался бы в любви прямо, всё было бы по-другому. Я оставил бы себе куда больше свободы, а так своим признанием связал себя и, можно сказать, выбросил последние несколько лет своей молодости в придорожную канаву. Увы, но я сам это сделал, никто не заставлял меня, а теперь я не имею права повернуть назад. Не имею права ни как учитель, ни как тот, кто искренне полюбил».

Как и следовало ожидать, Йылмаз-бей этого не понял, поэтому говорил с удивлением:

— И сколько ты будешь ждать? Четыре года? Пять лет? А получишь ли награду за терпение? Зачем вверять свою судьбу избалованному мальчишке?

— Принц не избалован, — возразил Андреас, но собеседник лишь покачал головой:

— Это сейчас он готов уступить тебе. Но сердца мальчиков непостоянны. Подумай, чем ты жертвуешь и ради чего. Не боишься, что он повзрослеет, и ты потеряешь над ним власть? А ведь к тому времени твои лучшие годы пройдут.

— Увы, я влюблён, поэтому ты напрасно взываешь к моему рассудку, — улыбнулся Андреас.

— Я взываю не к рассудку, — тоже улыбнулся Йылмаз-бей и пересел чуть ближе. — И не призываю тебя отказываться от твоей цели. Но ты уже сейчас сможешь получить кое-что. Получить от меня. Не беспокойся. Никто не узнает. Ты и в Манисе мог бы иногда становиться гостем в моём доме…

— Нет, благодарю, — Андреас решительно отставил пиалу с вином.

— Зачем отказываться? — Йылмаз-бей пересел ещё ближе. — Ты будешь доволен, ведь я не тот, кто думает только о себе. У меня умелые пальцы. И не говори, что отвык уступать. От этого невозможно отучиться. Твоё тело вспомнит. У меня есть бараний жир…

Молодой грек хотел бы сохранить вежливую улыбку, но не смог. Когда он услышал последние два слова, то во всех возможных подробностях представил себе сцену предлагаемого соития и вздрогнул от отвращения, а собеседник, конечно, это заметил.

— Зачем отказываться, пока не попробуешь? — настаивал он, но теперь уже без улыбки, и в его голосе появилось едва скрываемое раздражение. — Дай-ка, я кое-что сделаю.

Хозяин шатра, теперь оказавшийся рядом, потянулся к Андреасу, но так и не дотянулся. Молодой грек проворно вскочил на ноги и прянул в сторону, чтобы Йылмаз-бей не успел ухватить его даже за сапог. В следующее мгновение гость уже выскользнул из шатра наружу и, позабыв о степенности, припустился бегом — прочь от стоянки Йылмаз-бея, пока этот турок не успел тоже вылезти следом и крикнуть своим слугам: «Хватайте наглеца! Не дайте уйти!»

«И вот на это я должен был променять любовь чудесного мальчика?» — думал Андреас, ещё раз представляя себе всё, что могло бы случиться в шатре. Теперь грек уже не казался себе глупцом. Глупцом казался Йылмаз-бей, если думал, что получит согласие.

Лишь добравшись до стоянки принца, Андреас позволил себе остановиться и отдышаться, а затем забрался в тот шатёр, в котором провёл минувшую ночь. Ни в коем случае не следовало показываться на глаза мулле, потому что тот снова принялся бы настаивать, чтобы учитель-грек уехал, а Андреас боялся возвращаться в Манису один: «Как бы люди Йылмаз-бея не поймали меня по дороге».

Вдруг вспомнилось, как переводится имя Йылмаз — «никогда не сдающийся», и это наводило на мысль, что от турка с подобным именем так просто не отделаться. «Как же я сумел разом устроить себе столько неприятностей?» — размышлял Андреас и плотнее натянул на голову шапку, хотя в шатре это казалось совсем ни к чему.

Так прошёл час или полтора, а затем к молодому греку подошёл один из слуг Мехмеда, подал ужин на большом блюде и тихо сказал:

— Мой господин спрашивал о тебе и велел передать, что ты пока должен прятаться, потому что многоуважаемый мулла очень гневается.

Грек забеспокоился:

— Конечно, я так и сделаю. Но если мулла придёт и станет заглядывать во все шатры, проверяя, уехал я или нет?

— Многоуважаемый мулла не придёт, — ответил слуга. — Он сейчас вместе с моим господином сидит и смотрит поединки. Мой господин не отпустит многоуважаемого муллу от себя, но даже если многоуважаемый мулла придёт сюда, мы тебя спрячем.

О происшествии с Йылмаз-беем принц, конечно, ничего не знал, а Андреас надеялся, что рассказывать не придётся, хоть и не представлял, как выпутаться из создавшегося положения. Оставалось лишь надеяться, что гнев муллы остынет, и можно будет остаться в лагере под защитой принца, ведь Йылмаз-бей вряд ли успокоился бы. Этот знатный турок как будто с ума сошёл — покушаться на то, что очень ценит принц, казалось безрассудно, очень безрассудно.

«Нет-нет, — думал грек, — если мулла повелит мне уехать, я не уеду или потребую, чтобы мне предоставили охрану, а объясню это тем, что на дорогах опасно». Рассказывать о происшествии в шатре Йылмаз-бея очень не хотелось, но в то же время Андреас понимал, что если будет похищен людьми своего новоявленного поклонника, это равносильно смерти. Даже появились сомнения, что бегство из шатра являлось правильным поступком, ведь Йылмаз-бей, получив то, чего добивался, стал бы другом и союзником, а теперь сделался врагом.

«Если люди Йылмаз-бея схватят тебя по дороге во дворец, то ничего хорошего не жди, — с грустью сказал себе Андреас. — Даже если ты согласишься на всё, чего просил этот турок, к примирению это уже не приведёт. Твой воздыхатель получит, что хочет, а затем твой труп, засунутый в мешок, выловят из реки где-нибудь недалеко от города».

Молодой грек уже подумывал, а не вернуться ли к этому турку. Можно было притвориться, что прежний отказ — не более чем любовная игра. Йылмаз-бей наверняка поверил бы, но Андреас, ещё немного подумав, отказался от этой затеи: «Нет, я не проявлю слабости и малодушия. Лучше подвергнуть свою жизнь опасности, но остаться достойным любви того, кого любишь».

С этой мыслью Андреас уснул, однако в середине ночи проснулся, потому что ему потребовалось выйти из шатра. Грек не покидал своего укрытия с середины минувшего дня, а теперь мочевой пузырь настоятельно требовал облегчения.

Мулла, конечно, уже давно спал, поэтому не следовало опасаться, что попадёшься ему на глаза. Весь лагерь спал, и в темноте ночи было слышно лишь то, как вздыхают лошади, а один раз где-то неподалёку раздался рёв верблюда, чем-то похожий на львиный рык.