Маркиза де Ганж

Но нечестивый Теодор не намерен отказываться от своей жертвы: она наказана за свое сопротивление, и он пока не собирается губить ее. Поэтому он дает ей понюхать соль, а когда сознание возвращается к ней, поднимает ее. Но у Эфразии нет сил идти, и после нескольких шагов она падает. Оставив ее лежащей на земле, братья спешат в замок и посылают за ней экипаж. Слуги находят маркизу без сознания, с трудом укладывают ее в карету и отвозят в дом, где у нее начинается жесточайшая горячка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Какая притворщица! — гневно воскликнул Альфонс, как только они с братом остались одни. — Как она ловко разыгрывала набожную, добродетельную и высоконравственную особу! И как лицо ее, словно специально созданное для обладательницы сих качеств, помогало ей меня обманывать! Но теперь-то я понимаю: ее привлекательные черты являлись всего лишь маской, надетой лицемерием. Только такой слепец, как я, не смог сразу распознать ее лживой сущности. Ах, мне жаль мужчин, ежели все женщины на нее похожи!

— Друг мой, — отвечал ему Теодор, — боюсь, как бы ты не был слишком скор в своих выводах. Я всегда советовал тебе быть осмотрительным, а ты слушал только свои чувства. Что нам теперь делать? Вильфранш скончался! Жена изменила!

— Надо похоронить первого и посадить под замок вторую, — проговорил Альфонс. — Ты останешься здесь, все уладишь, а я отправлюсь в Авиньон и спрячусь там, дабы избежать преследований за последствия этой злосчастной дуэли. А ты пресекай любые слухи, не давай проводить никаких расследований и сообщай мне все, до мельчайших подробностей.

— А что ты скажешь матери, чтобы оправдать заточение дочери?

— Я раскрою ей глаза на ее поведение.

— Ты не можешь этого сделать без ущерба для собственной чести.

— Не хочешь ли сказать, что я должен увековечить свой позор и продолжать держать эту женщину на свободе?

— Я вовсе не хочу этого сказать; просто предусмотрительнее было бы прислать сюда г-жу де Шатоблан вместе с внуком... И как только они покинут Авиньон, распустить слух о важных делах, вынудивших ее уехать с внуком в Париж. Когда же все трое окажутся здесь и в моей власти, я буду отвечать за всех троих. Главное — ничего не упустить, ибо предосторожности, кои я настоятельно советую тебе принять, относятся прежде всего к г-ну де Ношеру, очень богатому родственнику, намеревающемуся сделать завещание в пользу Эфразии. А если супруга твоя рассердится на нас, она немедленно завещает доставшееся ей богатство матери и сыну. Ты же понимаешь, брат, думая о мести, не следует забывать и о выгоде. Когда г-жа де Шатоблан попадет к нам в руки, все будут считать, что она в Париже, а так как мать Эфразии не слишком часто бывает в свете, ее быстро забудут, а мы распустим слух о ее смерти. С этой минуты имущество г-на де Ношера беспрепятственно вернется к твоей жене, с которой тебе будет нетрудно развестись по причине беспутного ее поведения, и мы, таким образом, сможем распоряжаться этим наследством вплоть до совершеннолетия твоего сына.

— Прекрасно придумано, дорогой, но как ча-. сто замысел далек от исполнения! Сколько препятствий придется преодолеть нам на избранном тобой пути!

— Я их преодолею, вот увидишь!

И братья отправились спать, даже не справившись о состоянии здоровья самой невинной, самой добродетельной и самой несчастной из всех женщин, покинутой ими в жесточайших страданиях.

О, как страсти ожесточают сердца людей! Кто смеет утверждать, что наши страсти являются необходимым порождением природы? Они противоречат всем ее законам! Человеческое сердце, возбужденное страстями, похоже на корабль, попавший в бурю: волны швыряют его во все стороны, и он, потеряв управление, повинуется ярящейся стихии. Едва страсти завладевают сердцем, как оно тут же становится добычей чувств, кои никак нельзя считать порожденными природой, ибо источник их ей совершенно чужд. Стоит источнику страсти забить ключом, как о спокойствии можно забыть. Возможно ли, чтобы источник этот имел природное происхождение? Разумеется, нет утверждать, что источник страстей находится в самой природе, означало бы утверждать, что Бог, являющийся движущей силой природы, хочет одновременно и добра и зла, чего в совершенстве своем Творец, естественно, желать не может. Но, могут сказать вам безбожники, если Бог всемогущ, почему Он допускает зло? Чтобы мы учились сами сопротивляться ему, ведь при помощи Его благодати мы всегда в состоянии дать отпор злу. Тогда почему, спросят они, Бог не наделяет своей благодатью всех людей? Потому что не все умеют просить Его об этом и не все достойны получить ее. Софизмы, все это не более чем софизмы, ответят вам эти безнравственные создания. Впрочем, еще более заблуждаются те, кто ве-

рит, что Творец всего сущего равно создал и плохое и хорошее. Нет, зло таится не в природе, а в испорченности людей, забывших Его заповеди: есть ли хотя бы один человек на земле, способный хладнокровно совершить преступление?.. Разумеется, нет. Но кто же тогда совершает преступления?.. Тот, кто влачит свои дни по воле страстей, кто презрел природу и преступил ее законы, — такой человек не может считать себя сыном природы. Но зло присуще природе, хотя происходит оно случайно, а не по необходимости. Если я прыгну в реку и утону, смерть моя будет случайным следствием моего поступка, она не является необходимостью, ибо в реку я бросился добровольно. Поэтому нам остается только поверить, что дурные помыслы порождены исключительно страстями, страсти вводят в заблуждение сердце человека, омрачают его разум; но как только мы подчиним их себе и начнем управлять ими, так порожденные ими и окружившие нас сумерки рассеиваются и мы вновь смотрим на мир незамутненным взором.

Но завершим же отступление, сделать которое заставил нас сюжет, и вернемся к горестям, постигшим нашу героиню.

Проснувшись утром, Альфонс сказал брату:

— Я иду к маркизе, хочу посмотреть, какое у нее будет лицо, когда она станет просить прощения за свою низость... Хочешь пойти со мной, Теодор?

— Я буду лишним, присутствие мое принесет тебе только вред. А ты будь кроток и тверд одновременно. Выслушай все, что она тебе скажет; и прости ей, если она права. Но главное — никакой жалости! Впрочем, вряд ли она сумеет оправдать

тот поступок, коим она запятнала себя вчера прямо у тебя на глазах.

— Я не собираюсь верить ее оправданиям.

— Ах, дорогой брат, разве ты не знаешь, сколь доверчива любовь? Она легко докажет тебе, что ты ничего не видел, ибо прекрасно знает, что любящий супруг готов верить всему, что говорит его обожаемая супруга. Боюсь, что и из этого испытания она выйдет такой же чистой, как из истории с Дешаном. Тогда ты имел слабость поверить ей, а Дешан тем временем рассказывает всем, что супруга твоя дозволила ему все.

— Ах, не сыпь мне соль на старые раны! Сейчас я хочу залечить хотя бы те, которые она нанесла мне только что!

— Слова мои продиктованы исключительно дружеским к тебе расположением, — это оно заставляет меня быть жестоким. Я обязан рассеять застилающий твой взор туман лжи, и непременно это сделаю, ибо вижу, что ты хочешь быть обманутым, а значит, тебя обманут непременно. О, как нам приятно прощать тех, кого мы любим, какое умиротворение испытывает наше самолюбие, когда мы убеждаем себя не верить собственным глазам! А ты, брат мой, всегда был так мягкосердечен!

— Теперь ты убедишься в обратном, — ответил Альфонс и, пожав брату руку, устремился в апартаменты Эфразии. У дверей ее комнаты его попытались остановить, утверждая, что маркиза дурно провела ночь и теперь здоровье ее требует бережного к себе отношения.

— Порок не имеет права требовать снисхождения! — вскричал Альфонс, отталкивая горнич-

ную и силой отдергивая полог, закрывавший постель его супруги.

— Встаньте, сударыня, — сурово произнес он, — и отвечайте мне.