Любовь Хасана из Басры

– Благодарю, учитель. Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного, да оградит он тебя от болезней и бедствий сто раз по сто лет.

– Будь счастлив и ты, ученик.

Георгий откинулся в кресле и задумался. Хасан, младший сын визиря Рашида, был во многом, пожалуй, самым лучшим его учеником. Нет, не столько самым лучшим, сколько самым усердным. Наставники нашли к юноше верный подход, дав ему возможность вбирать столько знаний, сколько он в силах поглотить. Именно так, ибо казалось, что разум юноши – это губка, а знания – прекраснейшая из субстанций мира. Но почему он чувствует себя несчастным?

– Глупо думать, – проговорил Георгий, – что Хасан боится своего отца и учится только из страха перед ним. О нет. Здесь что-то иное. И боюсь, мне нужно немедленно разобраться с этим. Если уж Валид услышал слова юноши…

Но выяснять, что же происходит с Хасаном, учитель все же решил начать с того, что побеседовать с Мехметом.

– Ибо кто лучше друга может знать, что происходит с Хасаном…

Георгий поймал себя на том, что рассуждает вслух, и усмехнулся.

«И ты, железный Георгий, стареешь… Теперь ты бормочешь себе под нос, как столетняя старуха…»

Учитель легко встал и вышел на залитую солнцем улицу, что вела к главному храму наук, библиотеке. Но сейчас путь Георгия лежал не в ее прохладные недра, а к обрыву над речушкой. Ибо Мехмет более склонен был к тренировкам тела, чем духа. А в школе всегда поощряли усердие учеников, считая, что лучше всего усваивается тот урок, который учится с радостью и удовольствием.

Конечно, Мехмет был там. Вместе с юным учеником из далекой Чины он вновь и вновь отрабатывал движения, более похожие на движения цапли. Оба уже изрядно раскраснелись, и потому Георгий рассудил, что можно ненадолго прервать занятия.

Оба ученика поклонились, увидев наставника.

– Здравствуй, Мехмет. Я хотел бы несколько минут побеседовать с тобой.

– Конечно, учитель.

Юноша вытер разгоряченное лицо и присел вместе с Георгием на лавку в густой тени платанов.

– Я должен поговорить с тобой, Мехмет, о твоем друге Хасане.

– Так, значит, учитель, этот глупец все же пришел к тебе?

– Пришел? Разве он хотел прийти ко мне?

– Я просил, я заставлял его сделать это.

– Но зачем? Что этакого произошло с Хасаном?

– О, учитель, он сходит с ума. И сам, похоже, понимает это.

– Остановись, Мехмет. Ты начал рассказ с вывода, а не с фактов. Начни еще раз, но выводы предоставь делать мне.

Мехмет почтительно кивнул, прикидывая, с чего же начать. Должно быть, не было смысла повествовать о том, каким жестоким и деспотичным отцом был визирь… И потому юноша начал свой рассказ так:

– Ты же знаешь, учитель, как усерден Хасан. Он вбил себе в голову, что он плохой рисовальщик, что ему следует изучить все науки, повествующие о природе и человеке, дабы вложить душу в каждое из изображений. Ему все время кажется, что животные на его картинах мертвы, и потому он с таким страхом берется каждый раз за изображение человека.

– О да, я знаю об этом.

– Вот поэтому и просиживает Хасан целыми днями в библиотеке, роясь в горах книг и наставлений. Знаешь ты, должно быть, и о том, что изваяния, присланные из страны Мероэ, буквально заворожили его.

– Но что в этом удивительного? Статуи прекрасны. Искусство древних величественно и необыкновенно реалистично. Мне они тоже нравятся.

– А Хасан настолько заворожен ими, особенно изваянием молодой женщины, что чувствует некую связь с ними. Он дал этой каменной девчонке имя, назвав ее Айной…

– Но и такое тоже бывает, мальчик… Ведь называют же воины свои мечи и копья, боевых коней и парадное облачение…

– О да, называют. Но Хасан разговаривает с этой каменной девчонкой, советуется с ней, словно с живой. И, о Аллах милосердный, слышит ее ответы.

– Слышит ответы? Это очень плохо, Мехмет.

– О да, я испугался, когда Хасан поведал мне об этом. И просил, просто умолял, чтобы он, не медля ни секунды, рассказал все это тебе, о мудрейший из учителей…

– Слышит ее ответы… – вновь повторил Георгий. – Ай, как нехорошо. А что еще рассказал тебе твой глупый друг?

– А еще, учитель, он утром рассказал мне, что, целуя Наринэ, почувствовал на губах не сладость девичьих губ, а холодные уста статуи…

Георгий замер. Ибо все то, что он услышал ранее, лишь обеспокоило его. Последние же слова Мехмета вселили в его сердце настоящую тревогу.

– И где же сейчас этот несчастный?

– Еще час назад мы были здесь, на площадке, вместе. Должно быть, он вновь отправился в библиотеку… Или рисует где-то. Ведь для него нет более радостного занятия…

Георгий неторопливо встал. О, он должен был бы вскочить и бежать сломя голову, дабы спасать ученика. Но пугать другого подопечного не хотел. И быть может, положение не так отчаянно, чтобы переполошить полшколы.

– Благодарю тебя, Мехмет. Теперь я понимаю, о чем так сильно беспокоится мудрец Валид. Приведи себя в порядок. И найди своего усердного друга. С ним я должен побеседовать. И чем скорее, тем лучше.

Мехмет кивнул. Он почувствовал, что давным-давно должен был привести Хасана к учителю. Но понадеялся на разум друга… Хотя, видимо, делать этого не следовало.

Георгий же, стараясь не сбиваться на бег, торопился в библиотеку. Похоже, сбывались худшие опасения мудреца Валида. Но обдумать все как следует учитель не успел. Он уже вошел в прохладу внутри каменных стен и сразу же услышал Хасана. Первые же слова ученика заставили его просто прирасти к месту.

Макама одиннадцатая

– Да, прекраснейшая, – кивнул Хасан, – я чувствую это. Но боюсь, что выразить пока еще не могу.

«Помни, юноша, что каждый из нас жив по-своему, – звучал в его голове холодноватый женский голос. – Тебя же не удивляет суета мухи под потолком или шелест листвы?»

– О да, Айна, меня это не удивляет. Но это же живые существа. И муха и дерево… Они живут!..

«Но живет и весь остальной мир. Живут твои рисунки, хорошие или дурные. Живут картины, живем мы, изваяния…»

– О да, я вижу это, прекраснейшая из женщин! Я это слышу. Поверь, я вижу, как бьется у тебя вот здесь, на виске, жилка, слышу твое дыхание… О нет, не смейся, удивительнейшая… Я чувствую это… Как чувствую холодную нежность твоих губ…

Георгий, стараясь ступать бесшумно, подошел совсем близко и наконец увидел Хасана.

Тот стоял рядом со статуей и нежно гладил пальцами лицо изваяния.

– О, как нежны твои ланиты, несравненная, как прекрасны черты… Позволь мне рисовать тебя, рисовать твое изумительное лицо, твою шею, плечи…

Георгий замер, замер и Хасан. Он к чему-то прислушивался, а потом кивнул в ответ.

– Конечно, Айна, ты увидишь плоды трудов моих. Думаю, мне понадобится не одна сотня набросков, чтобы отобразить на бумаге твою несравненную красоту…

Юноша вновь замер, и вновь Георгий увидел, что он внимает никому кроме него не слышным словам.

– Твою жизнь? О да, быть может, мне удастся отразить и твою жизнь… Аллах всесильный, какое бы это было счастье, если бы ты ожила, сошла с этого пьедестала, чтобы я смог насладиться когда-нибудь твоим прекрасным телом… Смог почувствовать тепло твоей руки, услышать биение твоего сердца…

Немного помолчав. Хасан продолжил:

– Ты знаешь, Айна, я пытаюсь любить такую же, как я сам – обыкновенную девушку. Но все чаще понимаю, что, как бы ни были сладки ее объятия, как бы ни кружила мне голову страсть, все равно я сердцем отдан лишь тебе… О нет, она красива, сильна и молода. Счастлив любой мужчина, когда его любит такая прекрасная женщина, как Наринэ… Но я целую ее, а чувствую прикосновение твоих губ, Обнимаю ее стан, а ощущаю холод твоего каменного тела…