Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

‒ Спускай ниже, пока она притихла, ‒ шепнула Ирка. ‒ Только осторожно, там прокладка.

Он боязливо продолжил процедуру, а мама почти не отреагировала, только слегка сжала ноги, но не настолько, чтобы ему помешать. А потом снова расслабилась.

Прокладка была мокрая и легко выпала из щелки на покрывало, между ног. Ирка достала ее оттуда и отбросила на пол. Достала из-под резинки своих трусов еще одну, свежую, и подложила к ее ягодицам. Перекинула свою правую ногу ей на плечо и так улеглась сбоку на ее тело, а потом сильно нажала на живот к лобку и из щели начало выливаться содержимое…

‒ Ирка, ты что? ‒ почти закричала мама, но так тихо и безнадежно, что Ирка не обратила на ее крик никакого внимания, надавила еще раз и еще одна струйка потекла вниз, на прокладку. Тогда она быстро вытащила ее из-под ягодиц, промокнула сухим концом щель и шепнула:

‒ Хватит. Давай.

И, помогая руками раздвинуть мамины ноги пошире, уставилась во все глаза на его огромный шатун, подведенный к голенькой маминой девочке, такой, оказывается, маленькой перед ним, легко попавшим в нужное место без помощи руки и потом медленно вошедшим в расширяющееся между губ пространство, раздвигая и натягивая их вокруг себя. Она смотрела на это с открытым ртом, как смотрят дети на что-то сверхъестественное, пока он не вошел до конца… потом перевела взгляд ему в глаза, не то испуганный, не то радостный, совсем ему еще незнакомый:

‒ Господи, как это красиво…

Елена Андреевна совсем не сопротивлялась, у нее не было на это никаких сил…

‒ Как это красиво, мамочка, ‒ шептала Иринка ей прямо в лицо, уже повернувшись на сто восемьдесят градусов, обнимая ее шею и укладываясь рядом, вдоль ее тела. ‒ Какие вы у меня славные…

А Виктор опустился на ее живот, потом на грудь, потом приблизился к ее губам и мягко поцеловал прямо перед расширенными от восторга Иринкиными глазами… И мама так же легко и мягко ответила… и сразу открыла глаза, в которых стояли слезы… и он тогда стал целовать влажные уголки ее глаз, а она ответила мягкими сокращениями влагалища…

Теперь он совсем не спешил, незачем было спешить, она лежала под ним кроткая и покорная, непрерывно смотрела ему в глаза и он не отводил от нее своих, а Иринка не говорила больше ни слова, не двигалась и не дотрагивалась до них, чтобы не дай Бог не спугнуть, радостно следила за ее лицом, за полуоткрытым ртом, за ее дыханием, то частым и глубоким, в такт его толчкам, то вдруг замирающим от наслаждения…

Пятнадцать долгих лет ее мама не ощущала в себе мужчины…

Он кончил вместе с нею, как только почувствовал короткие и частые биения влагалища, точь-в-точь такие, какие ощущаешь, когда прощупываешь пульс.

Он пролежал на ней еще много минут, а его жена непрерывно гладила ему спину, ласково и благодарно…

Иринка вскочила с кровати первой и побежала в туалет. Они слышали, как она долго освобождает переполненный мочевой пузырь, и оба почему-то вздрагивали от еле сдерживаемого смеха. Она вернулась веселая, снова озорная, а когда мама попыталась подняться по тому же поводу, вдруг придержала ее:

‒ Подожди, подожди, сейчас…

И бесцеремонно затолкала ей в щелку свежую салфетку, чуть ли не целиком, заткнув выход, чтобы не пролилось…

‒ Не выпускай из себя. Пусть там будет. Очень полезно для организма.

Потом они снова сели за стол и сразу, одним тостом, проглотили весь оставшийся кагор, и были веселы, и мама совсем уже не стыдилась того, что на самом деле произошло, и Виктор тоже совсем не стыдился, а Иринка и подавно совсем не стыдилась…

И только однажды Елена Андреевна все-таки вдруг притихла, насупилась, а когда Ирина потормошила ее за руку, подняла на нее виноватые глаза:

‒ Девочка моя, прости меня. Если сможешь.

И тогда Ирина закричала, нет, почти завизжала:

‒ Не смей! Не смей извиняться! Никогда больше не смей извиняться, иначе я тебя ударю!

И бросилась к ней, сидящей, на шею, забралась на ее бедра, обхватив ногами спину и спрятав лицо у нее за плечом:

‒ Он наш, слышишь? Мой и твой. Наш, наш, общий, один и тот же, для тебя и для меня, правда, Витя?

И обернулась к нему умоляющим взглядом:

‒ Правда же?

Тридцать три года ей, а ведет себя, как ребенок…

‒ Конечно правда.

И он обнял их, положив свою голову на груди, ‒ правой щекой на Иринкину, прикрытую одной тонкой кофточкой, левой щекой на мамину, прикрытую одним тонким халатом…

Первой утром проснулась мама, ‒ когда Виктор открыл глаза, она уже возвратилась из ванной и стояла в своем халате рядом, будто не зная, как ей поступить, ‒ снова ложиться или приняться за уборку стола. Она приложила палец к губам, показывая этим, что Иринка еще спит и не надо ее будить, пусть ребенок еще поспит, она вчера очень вымоталась…

Халат на ней не был застегнут, только накинут, под ним ничего больше не было, Виктор протянул к ней руку, как бы для того, чтобы она подала ему свою, она подошла и подала ладонь, а он подтянул ее к самому краю кровати, а затем потянул за полу халата, призывая снять его и лечь снова в постель, потому что еще совсем рано, еще и десяти нет, а спешить им некуда, воскресенье же… Она почти не упрямилась, легла рядом, туда, откуда недавно проснулась, и он положил руку на ее грудь, прохладную и немножко еще влажную после душа, а потом потянулся на нее, потому что у него на нее крепко стоял и она это видела, он ведь лежал совсем голый, как и Иринка за его спиной. Елена Андреевна сразу пустила его ноги между своих, и он улегся на нее, лицом к лицу, намереваясь сначала ее поцеловать, а потом войти, но она прошептала: сперва пойди почисть зубы. И он совсем не сконфузился, потому что она это сказала своими домашними интонациями, от которых любые ее слова кажутся своими собственными, и кроме того она их мама, ей можно так говорить в любой момент, и, наконец, она сказала "сперва", значит будет его ожидать…

Они на самом деле были совсем пьяненькими, если впервые за сто лет забыли почистить зубы перед сном. Все втроем. И он осторожно слез с нее и ушел в ванную. У него долго не получалось помочиться, потому что мочун никак не опускался, торчал как деревянный, упруго покачиваясь от собственной тяжести. Тогда он сел на унитаз и оправился, с этим проблем не оказалось, он всегда делал это по утрам, после сна, и мочевой пузырь тоже постепенно освободился, и он вдруг вспомнил, как однажды Елена Андреевна нечаянно застала его в туалете за этим занятием, как раз тогда, когда он тужился и как ему было тогда неловко, а она, перед тем, как взять из угла понадобившийся ей веник, потрепала его по голове и сказала: да ладно тебе, я все это точно так же делаю. И тут же вспомнил прошлую пятницу, нет, скорее уже субботу, с каким любопытством он разглядывал ее попку и то отверстие, которым она оправляется, какое оно оказалось аккуратное и на самом деле красивое, ‒ ровной точкой, окруженной круглым валиком с радиально расходящимися тонкими складками. А у Иринки оно выглядит изогнутой щелочкой, у нее от Светланки на последних месяцах был геморрой, он потом прошел, но от Сережки потом снова был, и слава Богу опять прошел, хотя отверстие стало как щелка. Все равно тоже красивая. И вспомнил Иринкин шепот, что пока он разглядывал мамину, в Иринкину влезал совсем чужой жулик, длинный и изогнутый, и она сама помогала рукой вставить головку, потому что он сначала не попадал, а когда Иринка подправила, сразу вошел, и она еще придерживала его пальцами, пока он входил, обхватив его за скользкий презерватив, и даже потом двумя руками взяла, чтобы он не согнулся, а влез в попку целиком, и ей почти не было больно, а наоборот невыносимо приятно… А он, ее муж, так жалел ее, не смел этого делать, потому что боялся сделать ей больно… А Дима не побоялся… И засунул… Сначала спереди, под растянутые в стороны губки, ей пришлось тогда очень широко расставить ноги, а Дима еще сказал, что ее влагалище тоже призывно зияет и жаль, что с ними нет еще одного члена… потом сзади, она подставилась ему на коленях и согнутых до предела локтях, потом еще раз сзади, но стоя… И оказалось, что ей это понравилось… Какая странная эта человечья природа…