Эротические страницы из жизни Фролова (СИ)

Как все теперь стало просто…

Даже замаячившая на расстоянии вытянутой руки перед ним попка Катьки Решетиловой показалась вдруг легко доступной, и он протянул к ней ладонь, прогладил и влез между ног, нажав пальцем туда, где должно находиться ее отверстие, а та, достав таки, правда, сначала свою коробку с верхней полки стеллажа, расширила на него удивленные глаза и сказала:

‒ Ничего себе! Заявочки…

И пошла вдаль, подчеркнуто невозмутимо, со своим, еще более подчеркнутым сексуальным достоинством, заманчиво покачивая изящными ягодицами, плотно обтянутыми столь же изящными брючатами.

Иринка ждала его с необычно шикарным, но очень скромным по объему ужином.

‒ Быстренько ешь, ‒ приказала она ему, придвигая тарелку с двумя бутербродами, один с обилием красной, другой с таким же обилием черной икры, а также приличным куском жареной телятины без гарнира. ‒ Пойдешь к маме.

‒ Зачем?

‒ Не валяй, пожалуйста, дурака. Ешь. Отнесешь ей ее сумку.

Не ожидая обратных слов, направилась было в комнату, но, спохватившись, вернулась к холодильнику.

‒ Подожди. Еще кусочек селедочки. И чтоб все поел!

По кусочку селедки вечером они обычно ели, чтобы не потеть… Довольно эффективное средство. По меньшей мере, для них. И вообще, ‒ в селедке есть что-то такое, что усиливает не только жажду…

Он поел все. Пока она разговаривала с кем-то по телефону. Наверняка с мамой.

‒ Молодец, ‒ похвалила она, вернувшись на кухню, ‒ мама дома. Собирайся.

‒ Ирка!

‒ Чего ты?

‒ Чем ты думаешь?

‒ Сейчас? Прежде всего этим, потом этим, ‒ она показала сначала на область сердца, потом на голову. ‒ Но и этим, что внизу, тоже.

‒ Что это ты вдруг стала так мною распоряжаться?

‒ Господи, ну неужели ты не понимаешь?.. ‒ она осторожно прильнула к нему, заглядывая в глаза и продолжая почти шепотом, чтобы никто из невидимых не подслушал. ‒ Нельзя ей сегодня одной… после всего вчерашнего… нельзя. Я тебя очень прошу.

Он не ответил. Отвел в сторону глаза…

‒ Увидимся завтра, после работы. Не сегодня вечером, а завтра, понял?

И снова перешла на шепот:

‒ И чтобы вымотал ее до потери пульса, слышишь? Станет ломаться, а она наверное станет, изнасилуй. Задолбай ее, сучку…

‒ Фу на тебя. Что ты несешь? Что с тобой? Это же твоя мама.

‒ Вот именно…

Елена Андреевна ломаться не стала. Только спросила: может не надо, а? А у самой в глазах страх, что он так и скажет, а под халатом голая грудь предательски-бесстыже сосками торчит, а трусики совсем новые, блезирные, специально для него купленные. И духам на шее минут несколько. И не надо было быть особо проницательным, чтобы почувствовать, как она ждала его всем своим телом.

Он не дал ей уснуть до самого утра. И опоздал потом на работу, а Катька Решетилова впервые ехидно-понимающе ухмыльнулась, разочарованным взглядом оценивая его внешний вид.

Что они только не вытворяли…

Она давала ему так, как никогда при Ирке не осмелилась бы. Многие пустые фантазии, накопленные за долгие годы вынужденного воздержания, стали для нее явью. Она совсем потеряла стыд, подставляя себя так, как он до этого и представить себе не мог. Она была потрясающе гибкая и поворотливая.

Трижды они плескались прохладной водой в наполненной до краев ванне, остывая и восстанавливая свои силы для новых, все более невероятных экспериментов. Трижды он пил из нее ее секрет и она чуть не визжала от удовольствия, жадно впиваясь своим отверстием в его губы и с силой выплескивая его ему в рот. А потом озорно, совсем как Ирка, все допытывалась: тебе правда вкусно, да? Трижды она приняла в себя его секрет, то влагалищем, то пищеводом, то снова влагалищем, дрожа при этом от страсти и перевозбуждения. А он потом так же спрашивал: тебе вкусно? А она отвечала, что когда так глубоко, она вкуса не чувствует, а чувствует толчки его горячей струи, вот сюда, прямо под сердце.

И много раз он шептал ей слово "мама", а она отвечала словами "сыночек мой… милый… любимый".

А в самой середине ночи он приказал ей тащить сюда свои игрушки. Она попыталась обмануть его, что, мол, выбросила их теперь, но ведь он не поверил и ей пришлось принести. Она очень смущалась, не хотела при нем, но он стал делать ей это сам и приказал закрыть глаза и представлять себе кого угодно, только не его и не Сергея. У нее долго ничего не получалось, она боялась и непрерывно твердила ему об этом, но потом вдруг притихла, и он все-таки почувствовал встречные движения, все более откровенные и открытые, увидел, как зашевелились ее губы, тесно охватывающие упругую пластмассу и как она, наконец, кончила, запыхиваясь глубокими и частыми придыханиями. А минутой позже она уже обнимала его, поливая слезами и шепча прямо в ухо: спасибо, родной мой… сыночек мой… спасибо тебе.

А в четверг вечером они нагрянули к ней вместе с Ириной. То, что было в ту ночь, вообще неприлично описывать. Ирка сошла с ума. И мама потом вместе с ней. И он тоже.

Они были то юными ровесницами, лукаво отнимающими его друг у дружки на короткие сеансы сладострастия, то ласковыми женами, демонстрирующими друг дружке свое мастерство, то видавшими виды распутными девицами, насилующими его своими отверстиями одновременно во все доступные места, то поочередно многоопытной мамой и маленькой доченькой, несмышленой во взрослых играх. А поскольку ни капельки лейсбийских тональностей у них и с помина не получалось, их взаимные ласки ограничивались материнско-дочерними, а все остальное направлялось на него, покорного и решительного, буйного и нежного, грубого и осторожного, родного и совсем незнакомого, будто впервые почувствованного…

Ирка постоянно требовала повторения всего, что они вытворяли три дня назад без нее, поскольку почти обо всем была уже информирована, вытянув из мужа подробности на следующий же день. Пыталась повторять мамины позы, но у нее получалось совсем не так, и они заливались все втроем и падали от смеха, хватаясь за животы. Требовала научить ее так же глубоко заглатывать, чтобы и ей прямо в пищевод, к самому сердцу; вываливала глаза из орбит, вовсю старалась не вытолкнуть, не закашляться и не вырвать. Но ничего похожего у нее так и не получилось. Оправдывалась, что он у него слишком толстый, что вот она возьмет и попробует другой, потоньше и подлиннее, и у нее наверняка тогда тоже получится. Но они знали, что не получится, чтобы получилось, надо пережить все то, что пережила за свою жизнь Елена Андреевна.

Загорелась игрушками, ‒ мама сама о них проболталась, думала, что Ирка знала, а ведь Виктор об этом умолчал, и Ирка сердито шлепала его по ягодицам. Требовала, чтобы за это он и ей так сделал, пока она будет представлять себе сама знает кого. И он сделал и она на самом деле кончила на пластмассу. Впервые в жизни, потому что им до этого такое и в голову не приходило.

Проснулись они в объятиях, умудрившись обнять друг дружку через его далеко не маленькое тело. И никто не мог вспомнить, когда и как они уснули. Мама соврала первой: Господи, как стыдно… Потом то же самое соврала Ирка. А Виктор не стал врать: ничего не стыдно, я вас обоих неистово люблю. Потому что вы обе есть одна и та же, только одна старшая, а другая младшая. Но все равно одна и та же…

И он на самом деле не врал.

И все они на самом деле казались счастливыми.

Они договорились потом, что от этой неистовости пора передохнуть. Мужчину нужно жалеть. И не пересыщать. Хотя бы дней пять. Или четыре.

В субботу снова был какой-то праздник и поэтому следующий понедельник стал еще одним выходным. Полвоскресенья и утро понедельника мамин телефон не отвечал, и Ирка страшно почему-то разволновалась.

‒ Пошли, ‒ сказала она мужу. ‒ Что-то случилось.

‒ Плохое?

‒ Не знаю! ‒ ответила она резко. ‒ Что ты ко мне пристал?

Он и не думал приставать, она еще с вечера была не в себе.