Неукротимая страсть

— Я не такая неженка, как вам могло показаться, доктор Синклер, — парировала Джуд более резко, чем намеревалась. Ей не хотелось, чтобы Синклер, которая производила впечатление бесстрашного человека, подумала, будто она, Джуд, не справится с нагрузкой.

— Может, теперьрасскажете мне, что провоцирует неприятные воспоминания? — мягко предложила Сакс. — Или дождетесь, когда в конце концов потеряете сознание и упадете, расшибив лоб, который мне же придется зашивать?

Джуд подскочила с места, как ужаленная, всю дурноту у нее как рукой сняло. Она так разозлилась на Синклер и так занервничала, потому что та попала в десятку, что даже забыла, как плохо себя чувствовала лишь несколько секунд назад.

— Не беспокойтесь, доктор Синклер, ваши услуги мне не понадобятся ни в каком виде. Уверяю вас, я справлюсь со своей работой.

Справишься, я даже не сомневаюсь. Но какой смысл так мучиться при этом?

Сакс не пыталась остановить Джуд, когда та поспешила выйти из приемного покоя, но ей не давала покоя мысль, что Джуд страдает в одиночку. Еще тревожней Сакс стало, когда она поняла, что, волнуясь за режиссера, она нарушает одно из собственных правил.

Глава восьмая

Элегантная женщина, одетая в дорогие строгие брюки и прямую хлопковую блузу, стояла на крыльце под ярким летним солнцем, прислушиваясь к реву приближающегося мотоцикла. Вдоль фунтовой дорожки, которая вела из тихой сельской местности к ее фермерскому дому XIX века, росли луговые цветы, а замощенная тропинка перед входом в дом была обсажена яркими петуниями и ноготками.

Женщина смотрела, как к дому подкатил огромный «Харлей-Дэвидсон», и с него слезла одетая во все черное — футболка, джинсы, ботинки — женщина.

Сакс сняла шлем и положила его на сидение мотоцикла. Она провела руками по своим темным волосам и пошла к дому, улыбаясь женщине, которая ждала ее на крыльце.

— Привет, Мэдди, — поздоровалась Сакс, поднимаясь через две ступеньки по широкому деревянному крыльцу. Она обняла женщину и чмокнула ее в щеку. — Как всегда отлично выглядишь.

Сказано это было шутливым тоном, но это было правдой. Мадлен Лейн отличалась неувядающей красотой, которой она была обязана прежде всего крепким костям и хорошей кожей. Женщин с такой фигурой художники на протяжении многих веков пытались запечатлеть на холсте и высечь в мраморе. Она слыла бы красавицей в любом возрасте и в любую эпоху.

— Могла бы позвонить и сказать, что едешь, — нежно пожурила она Сакс, не обращая внимания на комплимент, который уже давно утратил для нее смысл. — Я бы придумала, чем нам вместе заняться по дому. Останешься?

— До завтра, — сказала Сакс, продолжая обнимать Мэдди за талию. — Завтрака, наверное, не осталось?

— Сакстон, уже полдень.

— Я к тебе прямо из больницы, но ты ведь всегда говоришь, чтобы я не гнала, так что у меня ушло какое-то время на дорогу, — с усмешкой сказала Сакс.

Мадлен окинула свою внучку критическим взглядом. Она прекрасно знала, что неожиданные визиты Сакстон обычно случались тогда, когда ей нужно было сбежать — от слишком большого объема работы, от невыносимого ужаса, от разочарований в жизни. Сейчас под глазами у Сакс залегли легкие тени, казалось, что она еще больше похудела и вытянулась с последней их встречи.

Перед этим внучка приезжала к ней почти два месяца назад, нагрянув посреди ночи. Шел проливной дождь, Сакс промокла насквозь и вся тряслась, причем не только от холода. Как это часто бывало, они до рассвета проговорили о всяких пустяках. Когда Сакстон уехала на своем мотоцикле, Мэдди так и не поняла, что заставило ее приехать. Но молчание Сакс никогда не волновало ее. Важно было лишь то, что ее внучка всегда возвращалась к ней.

— Ты поспала? — спросила Мэдди, когда, держась за руки, они шли по слабо освещенной гостиной.

Окна были задернуты от солнца тюлевыми занавесками, благодаря чему в комнате сохранялась прохлада. В доме не было кондиционеров, Мэдди никогда они не нравились.

— Я не устала, — уклончиво ответила Сакс.

В ней было слишком много беспокойной энергии, которая не дала ей уснуть, а мысль о возвращении в свою хорошо обставленную, но явно неуютную квартиру, была невыносима. Ее квартире не хватало уюта не по вине дизайнера. Жилище Сакс было лишено ее собственного тепла.

Она даже не задумалась, куда едет, когда оседлала свой мотоцикл и отправилась на север за пределы города. Влажный воздух обдувал ее лицо на скорости шестьдесят миль в час, и вскоре Сакс удалось избавиться от печали и привкуса смерти, которые проникли сквозь ее барьеры. Не прошло и полутора часов, как она уже добралась до дома. Она родилась не здесь, но тем не менее эта ферма в глуши была ей домом, потому что здесь жила Мэдди.

— Ты работала всю ночь? — Мэдди предприняла еще одну попытку расспросить внучку.

— Что-что? — переспросила Сакс.  Господи. что за ночь! Даже не припомню, когда выло так тяжко в последний раз.Она поймала себя на мысли о том, что думает о Стивене Джонсе, о его оторванной ноге и разрушенной жизни. Сакс не могла себе позволить вспоминать, с каким выражением лица смотрели на нее пациенты, когда она сообщала им об их увечьях, или задумываться о том, какое теперь будущее их ждет. Оказывай им медицинскую помощь, а не переживай вместе с ними. Береги свою психику.

Но порой это безумие все же проникает в душу, и ты начинаешь сходить с ума.

— Да-да, всю ночь, — небрежно подтвердила Сакс. — Было немного напряженно.

Они перешли в большую кухню, занимавшую почти всю заднюю часть дома. Вместо заднего крыльца два года назад Сакс поставила большую застекленную веранду, куда из кухни вели застекленные створчатые двери. Она построила веранду после того, как Мэдди призналась, что изводивший ее артрит в правой ноге мучил ее меньше, когда она сидела на солнце. Вот здесь ты сможешь сидеть на солнце всю зиму и быть в тепле, объявила ей тогда Сакс.

— Садись, а я пока приготовлю тебе что-нибудь на завтрак. Вафли нормально?

— Вафли — это всегда хорошо, — сказала Сакс, усаживаясь за большой дубовый стол и вытягивая ноги.

Мэдди поставила справа от внучки кружку с кофе. Доставая из холодильника и шкафов продукты, она словно мимоходом спросила:

— Как дела в больнице?

Сакс взяла кружку обеими руками и пожала плечами.

— Как всегда в июле — полный дурдом. Нужно присматривать за новыми резидентами, становится еще больше пострадавших в перестрелках или в уличных ограблениях, число автомобильных аварий растет. Горячая пора.

— Да-да, — нейтрально сказала Мэдди, замешивая тесто для вафель.

— А, еще у нас начали снимать документальный фильм.

Мэдди подняла взгляд на Сакс, пытаясь что-нибудь понять по выражению ее лица, поскольку голос внучки редко выдавал ее чувства. Впрочем, она не рассчитывала на то, что у нее получится. В детстве Сакс научилась скрывать свои эмоции. Эта постоянная дистанция, возможно, хорошо помогала ей в быстро меняющихся условиях на работе в травматологии, но привела бы в отчаяние любого, кто захотел бы узнать ее лучше.

— Не каждый день такое бывает, да? — Мэдди положила немного теста на сковородку, чтобы проверить температуру. — Мне кажется, у вас ужасно сложно снимать фильм. Каким образом можно поддерживать порядок на такой съемочной площадке?

— Ну, съемки проходят не так, как в твое время, — со смехом сказала Сакс. — Никаких продуманных заранее сцен, никаких повторных дублей и не нужно думать, чем кормить избалованных старлеток.

— Я тебе докажу, что никогдане была избалованной. — надменно заметила Мэдди. — Я всегда была сама благовоспитанность.

— Знаешь, а в журналах я читалапро тебя совсем другое.

Положив перед Сакс парочку дымящихся вафлей, Мэдди сказала резко, но с юмором в голосе:

— Эти слухи весьма преувеличены.

— Как бы там ни было, то, что снимают сейчас у нас, можно скорее назвать жанром cinéma vérité, который сочетает приемы документального и художественного кино, — сказала Сакс, налегая на домашнюю еду.