Дневник кушетки

Викторьен Дю Соссей

Дневник кушетки

I

Берусь за свои «Мемуары», побуждаемая не чувством голода, как это делают старая кокотка, генерал в отставке либо бывший министр империи; к числу подобных лиц я не принадлежу. Я всего лишь обыкновенная мебель. Не могу похвастаться своим происхождением, но, подобно любому солдату Бонапарта, носившему маршальский жезл в своем патронташе, я могла бы услугою государству снискать свой «жезл славы» и признательность потомства.

Я, кушетка, принимала участие в таком количестве состязаний, что никакая другая не осмелилась бы сравнить свои похождения с моими. Однако же ничто, казалось, не предрешало при моем рождении той роли, которую мне предстояло сыграть: ни одна гадальщица не открыла линий счастья ни в стежках вышитой обивки, ни в моем еловом остове, ни в принадлежащих мне медных пружинах. В то же время нельзя сказать, чтобы я была настолько же счастлива, насколько прекрасна.

Мои воспоминания живы, несмотря на преклонные лета. Я родилась в один прекрасный день совершенно случайно в мастерской одного из магазинов, расположенных на площади Пигаль. Отец мой был рабочий, потративший на меня три дня; матери же я никогда и не знала. Тотчас же виновник моего появления на свет препроводил меня в магазин. Осмотрев, меня приняли, поместили в просторную комнату с неприятным ароматом и поставили рядом с другими сестрами, которые, подобно мне, были простыми заурядными кушетками. Расставленные таким образом, мы все походили на маленьких бедненьких покинутых девушек.

Я пробыла там несколько месяцев. Ежедневно являлась публика для того, чтобы осмотреть каждого из нас. Уменьшалась ли от этого наша рать? Почти тотчас же свободные места замещались другими кушетками, подобными мне и другим: говорили, что они ждали своей очереди за дверью.

Сначала я думала, что удаление происходит потому, что мы должны выдержать испытание в течение определенного срока, прежде чем переместиться в другое место; но впоследствии я убедилась, что дело не в этом: исчезали некоторые из товарок, прибывшие значительно позже меня. Я даже оказалась самой старшей в магазине.

Покрытая пылью, заброшенная в угол, я стала размышлять о своей старости. Конечно, во мне не было больше блеска, пышности, свежести первого дня. На спинке, которая служила лицевой стороной, красовался ярлык с пометкой о моих качествах и цене. Когда являлась дама, меня расхваливали, но дама обыкновенно проходила мимо, снисходительно останавливаясь на одной из моих соседок, а через несколько минут последняя увозилась, я же постоянно оставалась на одном и том же месте, в своем углу, в отвратительном расположении духа. Поразительно, как может с течением времени измениться характер!

Однажды, наконец, произошло то самое знаменательное событие, которое изменило дальнейшее существование.

Один, дотоле неизвестный мне субъект явился в зал; двое служащих, живших с нами, бросились со всех ног ему навстречу.

— Ну что же! — воскликнул незнакомец. — Где же «волк»?

При этих словах я затрепетала: волков ведь боятся во всяком возрасте. Но каков был мой ужас, когда двое служащих без колебаний протянули правые руки в мою сторону! Нечего было больше: я и была этот «волк».

Незнакомец окинул меня взглядом, который подтверждал мое предположение, сорвал ярлык и сказал:

— Она очень хороша… Для того, чтобы сбыть ее с рук, следует выколотить и вычистить щеткой. Да, и перемените ярлык, вместо ста десяти франков наклейте на сто сорок. Я вам даю сроку сорок восемь часов, чтобы развязаться с этим «волком».

Он уехал.

Служащие, вероятно, из жалости ко мне или же, пожалуй, к себе, не вычистили и не выколотили меня, но в указанном месте прикололи ярлык с моей новой ценой. Вот так, состарившись под пылью, я повысилась в цене. Но я, старая дура, поняла это лишь так поздно.

Вскоре явилась элегантная дама среднего роста, красивая, надушенная, обладательница ласкающих карих глаз; голос ее был сдержан, но звучал авторитетно:

— Соблаговолите показать ваши кушетки!

— С удовольствием, сударыня, — сказал служащий, — у нас, действительно, имеется богатый выбор кушеток.

А, эта фраза мне знакома. В течение нескольких месяцев я много раз ее слышала; и произносится она всегда одним и тем же тоном, совершенно бездоказательно.

— В какую цену? — спросил он.

— О! Я плохо осведомлена о ценах, — ответила она. — Мне нужно что-либо основательное, комфортабельное, и в то же время не дорогое.

— Вы должны посмотреть, — возразил служащий, — этого товару у нас идет много. Соблаговолите подойти, сударыня!

Разговор велся при мне. Признаюсь, что волновалась я ужасно. О, Боже! Неужели меня выберут? Я этого желала всей душой! Когда посетительница села на меня, я постаралась, конечно, передать рессорам всю нежность и гибкость, которыми была полна моя душа.

Она встала, наклонилась к моему ярлыку и заметила:

— Сто сорок.

— О, сударыня, это прямо даром! — воскликнул приказчик. — Эта мебель прочная, за нее можно поручиться.

Потом, повернувшись в сторону тех, которые были возле меня, он дерзнул без малейшего колебания в голосе произнести ту же ложь:

— А вот другие — эти в 110 франков, но я не осмелился бы предложить их вам и гарантировать их прочность.

Хорошенькая дамочка осмотрелась, сделала гримаску, и снова взор ее остановился на мне. Как я благословляла эти прекрасные карие глаза!

— Впрочем, — сказала она, — сто сорок франков… Если она прочна…

— Я ручаюсь за ее качество, сударыня; лучшего не бывает в этом жанре и по этой цене; и, как вам известно, мы никогда не обманываем своих клиентов.

— Я люблю сочетание красок различных оттенков, — прибавила дама.

— О, сударыня, здесь такое разнообразие цветов, которого вы нигде не найдете. Мы сами делаем обивку, и эти перемежающиеся цвета — одна из тайн нашего производства. Я вам даже скажу, что в этой гораздо больше вкуса, чем в той. Та несколько бьет в глаза.

Он указал на мою рыжую невзрачную соседку.

— Я думаю, она ужасна! — воскликнула дама.

— Не правда ли, сударыня? — поторопился заискивающе сказать другой приказчик.

— Можете ли вы доставить ее сегодня же? — спросила дама.

— В Париж?

— Да.

— Конечно, сударыня. Вы оставите адрес в кассе, а я позабочусь о немедленной отправке. Если подвода подрядчика уже уехала, я поспешу отправить специально заказанную.

И они отправились к кассе.

Дело было решено. Меня должны были убрать.

Через десять минут меня завернули в серую бумагу, перевязали бечевкой и так скоро вынесли, что у меня не было даже времени распрощаться со своими товарками и с магазином, где я провела первые месяцы жизни… Меня взвалили на телегу. Телега покатилась, и я вскоре оказалась на месте назначения.

— На первый этаж, — сказала жена швейцара, к которой обратился возница, — на второй площадке.

Меня понесли, едва ли не с благоговением, возница и швейцар по узкой, темной, выкрашенной в серый цвет лестнице. У двери швейцар позвонил. К моему изумлению, появилась не та дама, которая приходила, чтобы меня приобрести. О, ужас! Это был мужчина.

Меня внесли. Я миновала переднюю, маленький зал, столовую и была поставлена в спальню, где мне суждено было пробыть впоследствии так долго, и, признаюсь, не проскучав ни единого дня.

Но прежде, чем дать вам возможность понять, насколько я могла быть счастлива в такой обстановке, я должна покончить с описанием, которое будет состоять, таким образом, из трех частей: необходимо сказать как о моем новом хозяине, так и том месте, которое отныне стало для меня, как говорят, «домом». Хозяин квартиры не оказал мне достаточно радушного приема; он окинул меня сверху донизу недовольным взглядом, напрасно стараясь отыскать во мне что-либо изящное, скорчил гримасу, и я услышала процеженный сквозь зубы несправедливый упрек: «Фу!..»