Дневник кушетки

Они, должно быть, отлично знали, где находятся. Темень продолжалась всего несколько секунд: за ними следовал мой хозяин, который, по своему обыкновению, зажег все лампы и все свечи в доме.

— А теперь, что вы хотите пить? — спросил он у своих подруг.

— Шампанское!!!

Далее все происходило, как по написанному: Лизетта, Мария и Марта, три куртизанки (все в высшей степени элегантные, одетые в кружева и лино [1], украшенные чудными драгоценностями, в больших шляпах, отделанных черными или белыми перьями, в шелковых чулках и перчатках из белой кожи), взяли каждая по подсвечнику и, следуя вереницей за моим хозяином, распевая во все горло застольную песню, направились к выходу, чтобы спуститься в погреб. Я себе ясно представляла эту ночную прогулку по лестницам, темным и влажным переходам подземного помещения, где в воздухе стоит запах вина, которое только и ждет того момента, когда его возьмут.

— Ну, в эту ночь мы уже не наскучим друг другу, — сказала высокомерная кровать.

— Я тоже полагаю, что он натворит много дел, — сказал маленький стул.

С их мнением вполне согласилось кресло: евнухи тоже иногда должны высказать свои соображения.

Что же касается меня, то я, еще не познавшая всей прелести и безумства оргий, ничего не сказала, но втайне уже приготовилась ко всему.

В торжественно освещенной комнате мы все походили на солдат, готовых к решительному бою.

Мы не долго оставались одни: с песней, шаг за шагом, в определенном порядке, неся в руках дымившиеся, как факелы, подсвечники, каждая с бутылкой в руке, женщины ввели моего хозяина в комнату. Потом все четверо остановились, чтобы пропеть последний припев:

Как только прозвучал последний стих, соседи, потревоженные несшейся через полуоткрытое окно песней, стали бросать нам несправедливые упреки.

— Это противно! — кричала старая женщина. — В этом шуме невозможно уснуть!

— Нужно будет завтра пожаловаться хозяину! — сказал сердито профессор университета, живший напротив.

— И это всю ночь они намерены развлекаться?.. — визжала маленькая проституточка с третьего этажа, прислонившись в одной рубашке к подоконнику и яростно жестикулируя. — Если бы это было со мной, меня бы давно за дверь вышвырнули! Но ему, этому господину, все можно!

— Вот пьяная компания! — закричала толстая дама, которая пользовалась во всем доме репутацией женщины, напивающейся для утешения два раза в день. Горе ее состояло в том, что сын у нее был кюре.

— Все это так безвкусно! — застенчиво промолвила кокотка с четвертого этажа, которая время от времени угождала моему хозяину.

— Если бы я был владельцем, — хриплым голосом провозгласил отец известной оперной певицы, показавшись в свою очередь с белым бумажным колпаком на голове, — то я бы показал этим мерзавцам, где раки зимуют.

— Бесспорно! — примкнув к этому хору, заметил возлюбленный кокотки с третьего этажа.

— Это поистине дом дебошей! — заметила одна старая дева, которая жила рентой, оставленной ей ее бывшим патроном, при котором она исполняла роль компаньонки.

— Впрочем, здесь те еще «штучки» живут, — буркнул профессор университета, панически боявшийся женщин легкого поведения и им подобных.

При слове «штучки» внезапно оскорбленные обитатели дома излили весь свой гнев на несчастного профессора.

— Вы им сами под пару, — сказала жилица с третьего этажа.

— Если вы выползете из своей конуры, то я уже вам кое-что покажу, — прибавил ее возлюбленный.

Брань приняла совсем иное направление; забыли о моем хозяине и об его подругах, и жильцы начали ссориться между собой.

Тогда в четырех окнах нашей квартиры поместились Лизетта, Мария, Марта и мой хозяин.

— Вы, рожи, еще не кончили трещать? — воскликнула Мария.

— Если так будет продолжаться, — сказала в свою очередь Марта, — я пойду за полицейским комиссаром.

— Они все с ума сошли в этом домике, — заметила, покачиваясь, Лизетта.

Что же касается моего хозяина, то он вздумал произнести речь:

— Милостивые государыни и милостивые государи, если б моя квартира была достаточно вместительной, я, чтобы прекратить разговоры, пригласил бы вас всех собраться у меня; ведь, если все жильцы одного дома имеют право развлекаться в компании друзей в подобный час, как это мы делаем, то нужно подумать и о жильцах соседних домов, которым это ночное удовольствие может быть не по вкусу. Я должен, однако вам заметить, что вы себя неблагородно ведете; вы нарушаете общественное спокойствие, и эти дамы, почтившие меня своим приходом, после того, как я их уверил, что живу в порядочном доме, теперь должны особенно разочароваться при виде этого мерзкого зрелища. Чтобы забыть всю эту историю и чтобы покориться тому старому французскому обычаю, по которому все во Франции оканчивается шутками, я вам предлагаю спеть хором нашу прелестную песенку…

И прежде чем соседи пришли в себя от изумления, мой хозяин и его три дамы затянули свою застольную песню. А далее произошло нечто невероятное: женщины в одних рубашках, мужчины в колпаках, старые дамы, молодые девушки — во всех окнах без исключения — все в один голос после куплета затянули припев!

Дело шло превосходно, как вдруг появились два дворника, вконец разбуженные и одуревшие. И как им было не одуреть, когда они увидели всех своих сорок или пятьдесят жильцов, поющих в два часа ночи, в одних рубашках, возбужденных, радостных, счастливых, похожих на помешанных!

В этот момент моего хозяина осенила поистине счастливая мысль; он вынул несколько су из своего кармана и по одной монете начал бросать во двор. А жильцы хлопали в ладоши и разражались безумным хохотом. И так как все люди ведут свое происхождение от обезьян, то им присущи подражательные способности: отовсюду полетели к молодцеватым дворникам монеты; дворники, вероятно, полагали, что это сон. Они смотрели безучастно на падающий дождь медных кружков, не думая даже их поднимать.

Веселье было в разгаре и прекращать его никто не думал; моему хозяину захотелось найти предлог, чтобы закончить разгул.

— Милостивые государи и милостивые государыни, — воскликнул он, — я предлагаю, чтобы каждый из нас, с того места, где он находится, пропел бы песню и сказал бы речь за здоровье дворника.

Со всех сторон раздались аплодисменты.

— И чтобы подать пример, я начну.

Он тотчас запел знаменитую «Песнь Горцев», хорошо зная, что все голоса сумеют поддержать его и получится ужасный содом. И как было велико всеобщее веселье, когда дворники, освещенные луной и звездами, присоединили свои голоса к их общему хору.

В доме напротив царило какое-то безумие. В подобной истории жильцы, насколько я понимаю, еще никогда не участвовали. В соседнем особняке, принадлежащем богатому господину, публика высыпала к окнам. Я, в свою очередь, привлеченная всеобщим весельем, тоже горланила изо всех сил.

Понятно, не было никакого резона кончать этот неожиданный праздник; вдруг с шумом остановилась у ворот повозка. Пение внезапно стихло.

— Это полиция! — сказал кто-то.

При этих словах, напугавших всех, подоконники очистились, окна закрылись, свечи погасли, и во всем доме осталась освещенной только наша квартира. Мой хозяин и его подруги с затаенным дыханием ожидали, как дворники объяснятся с этим назойливым и несвоевременным посетителем.

Оказалось, что это не полиция, но просто запоздалый жилец, который в продолжение битых трех четвертей часа звонил у ворот: его никто не слышал.

Наконец, боясь провести ночь на улице, он решился, вооружившись камнем, вышибить дверь. Но до этого дело, однако, не дошло, — дверь не была сломана: но как только она отворилась и жилец вошел во двор, он, раздраженный до последней степени, излил душу грубой бранью: пьяницы… сукины дети… Ах, эти несчастные дворники! Напрасно они старались объяснить ему, он и знать ничего не хотел.