Алпамыш

Я ведь ни о чем не думала плохом, —

Душу я свою не отягчу грехом!

Я тебя мечтала сделать женихом, —

Я ведь мать твоя, хочу тебе добра!

Как-никак, и вправду, я уже стара,

А тебе жениться, мой сынок, пора:

Хочется мне видеть внуков у шатра!

В жены я тебе хочу узбечку взять,

Чтобы красотой была тебе подстать.

В знатный дом узбекский ты войдешь как зять, —

Погляжу, как будешь радостью сиять

Рядом с молодой, прищурясь, мой сынок!

Брось-ка холостую дурость, мой сынок!

Эти слова услыхав, очень обрадовался Караджан, — сказал матери:

— Э, мать, если такое в сердце твоем, желаю тебе удачи! Приходи, дай знать. Здесь буду дожидаться.

Получив согласие сына, довольная старуха в степь Чилбир побрела своим путем.

Сурхаиль пошла веселей.

Хоть немало лет было ей,

Славилась ходьбою своей!

Ведь недаром был о ней слух,

Среди всех калмыцких старух,

Среди свах и средь повитух:

Говорили: нечистый в ней дух!

Ведьмою старуха слыла —

Столь была коварна и зла.

Девять ее спутниц-старух,

Родственниц ее, побирух,

Вслед за ней бегут во весь дух,

А никак за ней не поспеть.

Хоть бы ей скорей околеть!

А она любопытства полна,

Жадности, бесстыдства полна.

«Баи-бии, — мыслит она,—

Кто такие? — мыслит она,—

Хоть чужие, — мыслит она, —

А сосватаю бека их дочь!»

Их приданое числит она.

Все пронюхать успела и тут!..

Чуть живые старухи бредут —

Замертво сейчас упадут.

Не догнать Сурхаиль, — отстают,

Всячески хулят Сурхаиль:

«Не шайтан ли ей дал этот рост?

Если справить халат Сурхаиль,

Сколько же наткать и напрясть?

Бязи надо сорок кары.

Чтобы ей, коварной, пропасть!..»

К баю в гости спеша, к Байсары,

Сурхаиль, как верблюд-скороход,

Все уходит вперед и вперед.

Ноги у лукавой быстры,

Мысли у коварной хитры, —

Хочет Караджана женить,

С баями себя породнить.

Где же та юрта Байсары?..

А старухам ее невдомек,

Что у ней, коварной, в душе,

Завязала зачем в узелок

Новенький зеленый платок…

Чуть бредут старухи… Ведьма Сурхаиль

Далеко ушла — метет подолом пыль, —

Спутницам своим она и не видна!

Наконец перед нею озеро Айна.

Так пришла в кочевье байское она.

Спрашивает: «Где живет ваш главный бай?» —

Указали ей жилище Байсары.

Думает: «Богат, однако, Байсары!»

Девять было злых собак у Байсары.

Долговязую такую увидав,

Поднимают псы свирепый, громкий лай,

Как на зверя, мчатся на нее стремглав,

Тесно окружают — и бросают в грязь,

Словно меж собой заране сговорясь,

Рвут ее на части, кто во что вцепясь:

В руки, в ноги, в грудь и в зад, ворча и злясь,

В клочья разрывают и рубахи бязь!

Что старухе делать, если не реветь?

И ревет она, как раненый медведь!

Вовсе потеряла голову она.

Шаровары в клочья, грудь обнажена,

Выпав из одежд, — вся голая она!

А собаки рвут ее и так и сяк.

Раз она попала в круг таких собак,

Что ей остается, если не реветь?

И ревет она, как раненый медведь!

Долго так она ревела, но, увы,—

Нет людей на помощь, словно все мертвы.

Или у пришельцев нравы таковы?

Как жестокосердны, как они черствы,—

Не идут на крик беспомощной вдовы!

Осень подошла — не вянут ли цветы?

Смерть пришла — всю допил чашу жизни ты!..

Псы ее терзали, яростно рыча,

А она лежала, в ужасе крича,

Еле теплилась ее души свеча…

Вышла из юрты хозяйка-байвуча,

Слышит вздохи, стоны: «Прочь!.. Подите прочь!..»

Сильно удивясь, она спешит помочь.

Меж собак старуху увидав тогда,

Закричала: «Ой, тяжелая беда!»

Впору умереть старухе от стыда:

Очень уж была вся голая!.. Беда!..

Побивши как следует собак, осведомившись у старухи о ее состоянии, вернулась хозяйка в юрту, взяла новую женскую одежду, дала старухе переодеться, — сердце старушечье радуя, повела ее с почетом в юрту. Ай-Барчин с девушками своими в юрте сидела, — старуху увидав, подумала:

«Кто бы она ни была, она в чужой стороне». С места встав, низко поклонясь гостье, оказала она ей уважение. А старуха, увидав Барчин, сразу же подумала: