От судьбы не убежать (СИ)

– На ночь глядя я с тобой никуда не пойду. И пешком, тоже, не пойду! – заявляю я ему вместо приветствия.

И мелочь это, не заслуживающая внимания, что на дворе даже не день, а раннее утро. Пока братик коня напоит, пока сам с дорожки отдохнет, как раз вечер будет.

– Ну ты, Ива, и впрямь, ведьма. Я и слова молвить не успел, а ты…

– Ванечка, у меня тут твоя матушка была. В гости забегала. Догадайся, зачем?

– Соскучилась? – просиял Иван.

– Жди. За тобой просила присмотреть.

 Братец сник и пробубнил:

– А я-то думал…

 О! Иванушка, и думать? Даже не подозревала о том, что он умеет это делать. Но раз все же умеет, то может тогда он ответит мне на один животрепещущий вопрос.

– Ванечка, ты скажи, будь человеком, зачем тебе эта Любава? Других что ли девиц нет? Тебе именно невесту князя Черногорья подавай! Только ты учти, если он тебя не убьет, то я задушу своими же руками.

 Правда особых иллюзий по поводу убиения братика я не питала. Шейка-то у него как вековой дуб. В общем, даже при желании, особого вреда этому…богатырю я причинить не смогу. И не будь он дурак, сообразил бы, что я безобидна (относительно, конечно, ведь все в этой жизни относительно). Но царевич свое прозвище оправдывал, поэтому испугался и впал в тоску великую. Думаете, повесив буйную головушку, сел рядышком и стал думу думать? Нет, зашел в дом и стал уничтожать съестные припасы. У него степень депрессии прямо пропорциональна голоду. Помнится, в шестилетнем возрасте, когда у него деревянная коняшка сломалась, он с горя молочного поросенка съел, да тремя караваями закусил.

– Ваня, уйди с кухни, – подскочила я.

– Я не в кухне, – гулко донесся до меня ответ братика.

 Ну, раз не в кухне, значит мой завтрак, хотя бы частично, цел. Слегка успокоившись, уже хотела было сесть обратно на крылечко, но тут меня пронзила догадка. И похолодев, дрожащим голосом вопросила:

– А где?

– В погребе.

– Вон из погреба! Там припасы на зиму! Тебе пять минут полакомиться, а мне всю зиму есть.

– Ну, чё ты, Ив, – невинно поинтересовался братик, вылезая из погреба, небрежно держа в одной руке свиной окорок (немаленький и, кстати, недешевый), а в другой… ой мамочки, синюю бутылочку. У меня аж сердце удар пропустило.

– Хорошее у тебя вино, Ива, – довольно улыбнулся этот Дурак.

– Вино? Вино?! Это не вино!!! Это зелье приворотное. Одна чайная ложка на среднюю тушку богатыря!

– Ив, я тебя люблю.

Что же сейчас будет? Он ведь полбутылки выпил.

– Ой, птичичка, я и тебя люблю. И тебя, букашечка, – затуманенный взор царевича, перейдя от меня к синице, сидящей на кустике, а затем к летающему над нашими головами шмелю, остановился на коне.

– Буян! Буян, друг ты мой верный. Родной ты мой!

 Далее следовали полчаса безостановочного монолога на тему: «Я вас люблю… за что и как долго». За этим следовали еще полчаса нежных проявлений. Облобызал Ванечка бедного Буяна с ног до головы. Конь с видом великомученика стерпел все. Лишь его взгляд оскорбленной в лучших чувствах невинности говорил сам за себя. А я подумала, не отомстить ли братишке за то, что он на до мной в детстве издевался, послав в болото лягушек целовать. Но потом сжалилась, и даже решила напоить отворотным зельем. Он же не виноват, что дурак, ой, простите, богатырь. Опять же наследственность… Хотя слишком легко ему с рук сойдет опустошенный погреб, если я его сейчас расколдую. А я что не ведьма? Мне по законам жанра положено пакости добрым молодцам подстраивать. Итак…

– Ванечка, а ты дрова рубить любишь?

– Люблю! – последовал вполне ожидаемый ответ.

 Результатом воспитательно-трудовых работ стали наколотые дрова наверное года на три вперед. Впервые за много лет я на родственничка налюбоваться не могла. Так бы и смотрела на него, так бы и смотрела. Дров наколол, воды наносил, крышу починил, двор подмел, сейчас забор красит. Может ему еще зелья дать? Ведь физический труд – первый шаг к самосовершенствованию. А неожиданно возросшую любовь к нему надо поощрять. Но поразмыслив, решила, что наглеть не буду. Пусть только забор докрасит, половики выбьет, пол в избе вымоет и в деревню за продуктами сбегает, так уж и быть сжалюсь и дам отворотного зелья.

 Вот истинно, человек бесконечно может смотреть на три вещи: как светят звезды, как танцуют языки пламени, и как впахивает венценосная особа. Поэтому Царевич еще раз сбегал в деревню, узнать не нужны ли кому дрова. А что? И ему полезно, и я лошадкой обзавелась. Ну, не пешочком же мне до Черногорья добираться. А на Буяна я не сяду даже под угрозой арбалета.

 День клонился к вечеру, а я снова сидела на крылечке. И снова одна. Ванечка без всяких зелий поспать любил. А тут такой насыщенный день. Мне было страшно. Страшно куда-либо ехать, страшно бросать вызов тому, кто заведомо сильнее меня. Ведь за всю свою жизнь я никуда далеко от дома не уезжала. И даже мой бунт по переезду в этот лесок был вызван не столько возросшей самостоятельностью, и тягой к независимости, а просто нежеланием выходить замуж по тетушкиной указке. Да, она, разыграв небольшое театрализованное представление с лягушачьей шкуркой, вышла за наследника престола Лукоморского, а мама – за вечного бродягу, грезившего морем, дальними странами, и лишь изредка бывавшего дома. Но я помню, как они смотрели друг на друга. Она говорила, что и один такой взгляд строит тысячи царств, и что никакие богатства не заменят любимого человека. Счастье ведь не измеряется в золоте. А любовь так вообще, бесценна. Но только кто-то не променяет ее и на все сокровища мира, а кто-то не даст за нее и медяшки.

 Когда небо посеребрили россыпи звезд, я решила, что ни до чего путного я не додумаюсь, а утро вечера мудреней, и отправилась спать. Сон долго не шел, мне чудились, то какие-то странные звуки, то причудливые танцы теней. И тревожная мысль, что это последняя ночь, проведенная в этом доме, и если завтра я выйду на встречу нежданному и нежеланному приключению, то уже никогда не вернусь обратно, не отпускала до последней минуты пока, я не забылась тяжелым сном без сновидений.

ГЛАВА 2

СВЕТОЗАР

 Полночь. Тишина. Замок – оплот княжества Черногорья мирно спит. А вот владыке его не спится. Бродит он серою тенью по коридорам, всеми силами избегая зеркал. Ибо смотреться в них он с тринадцати лет не может.

 Думаете тут дело в страшном проклятии, насланном на юного отрока, или в его непривлекательности? А вот и нет. И если бы вы посмотрели на него сейчас, любые сомнения на данный счет были бы развеяны. Потому как князь Светозар одетый в тяжелый черный плащ, подбитый собольим мехом, в серебряном венце выглядел сногсшибательно. По крайней мере, незамужние девицы к его ногам мало того, что падали, так еще и штабелями укладывались. Но сам он их энтузиазма не разделял. И всякий раз глядя в зеркало думал: «Ну, да… не урод. А очень даже симпатичный эльфенок, неопределенно-юного возраста».

 Вот в том-то было и дело. Как может быть князь Всея Черногорье – первый среди равных, хранитель традиций и устоев быть столь не каноничным? А еще имя носить Светозар – Свет Зарницы…

 Остроухий тонкокостный блондин чувствовал себя скорее недоразумением, чем князем. Правда, подданным его сей факт был глубоко безразличен. Молодого правителя народ просто обожал.

 А не спал в столь поздний час молодой человек, потому что ему нужно было поговорить с отцом. Разговор он этот оттягивал, как мог, но он был необходим. На карте стояло все: его честь, его жизнь, судьба его княжества, в конце концов. И сделав глубокий вдох, молодой человек шагнул в кабинет собственного родителя. Тот сидел за массивным дубовым столом и читал при свете магического светлячка. Его черные с проседью у висков волосы, по старому воинскому обычаю, собраны в низкий хвост. А вся фигура старшего князя излучала силу и уверенность.

– Приветствую Вас, отец.

 Полупоклон. Проявление уважения и любви, но никак не отношений вассалитета.