О том как богатыри на Москву ходили (СИ)

ну и Добрыня Никитич рода княжеского;

и чтоб за трон не бился, был спроважен он

князем киевским да в Московию:

– Пущай там трон берёт. Вот и пристроим его,

да женим на княжне сугубо здоровой

из Мордовии иль с Ростова!

А Настасья дочь Петровична рыдала —

мужа молодого провожала

Алешу свет Поповича куда-то:

на погибель иль на свадьбу новую к патлатым

русським не побритым мужикам

сытым, пьяным прямо в хлам!

А Алешка, тот тоже рыдает,

на погибель его отправляют

иль на новую сытую свадьбу:

– Там, Настасьюшка, справим усадьбу

и на север жить переедем..

две ж усадьбы – на зависть соседям,

одна в Киеве, а другая в Москве!

– Хорошо… что ты женился на мне! —

Настенька сладко вздохнула

и мужу в котомку впихнула

яиц штук пятьсот, курей жареных восемьсот,

тыщу с лишним горбушек хлеба

и то, на что нам глядеть не треба —

платочек ручной работы

(памятка от жены); в охотку

сядет он, всплакнёт, нос повытрет,

супружницу вспомнит и выйдет

мысль дурна да похабна

(в общем, платок заговорён был троекратно).

Глава 3. Воевода Микула Селянович

По тихой дружиннички и собрались.

Со дворов всё, что смогли, прибрали:

курей, свиней да пшена в дорогу,

в общем, с каждой хаты понемногу.

Крестьяне, конечно же, матерились.

На недоброе отношение богатыри дивились,

но ту злобу мужичью волчью

терпели молча,

уводя телка последнего с сарая

(что поделаешь, доля плохая

у былинных детин могучих).

И на обещания, мол, «жить будете круче»

селяне не реагировали.

Вздохнули богатыри и двинули

на севера холодныя.

Одно радовало, шли не голодные.

А как шли, расскажем далее.

Марш-бросок вроде не до Израиля,

но всё же,

прокорми-ка эти рожи!

Поэтому Микула Селянович (наш аграрий)

по харе каждому вдарил

и на котомки богатырские навесил стопудовые замочки,

а с вином бочки

за пазуху смело засунул

и впереди дружинушки двинул.

Нет, Микулушка, конечно, не тиран:

ежедневно он к обедушке был пьян

и спал под берёзкою крепко,

а его дружина обедала,

так как ключик легко доставался.

А как Селянович просыпался,

так всё начинал сначала —

замочки пудовые закрывал он,

с вином бочки кидал за пазуху;

и вперёд ускакивал,

конским хвостом размахивал;

на милю вперёд бежал:

«Ай, могол там не скакал?» —

бачил.

А богатыри судачат:

– Вроде Муромец Илья

воеводой был всегда.

Но история – дело тонкое:

сегодня ты на коне, а завтра звонкие

кандалы на ноженьках – цепи.

Держись поэтому крепко

за уздечку степной богатырь:

езжай позади и смотри

не бегут ли за вами черти —

бедовестники (вестники смерти).

Новая сказка, новая ложь:

где быль, где небыль – не поймёшь.

Глава 4. Богатыри встречают бабу Ягу

Долго ли коротко так шла рать – нам неинтересно.

Вдруг выходит из леса,

из самой глубокой чащи

Чёрт и глаза таращит:

«Вы куды это, витязи ратные?

На вас копья, мечи булатные,

да кобылы под вами устали.

Отдохнуть не желаете?»

– Да, да, да, притомились, наверно.

А где тут, Чертишка, таверня?

«Дык поблизости есть избушка

на курьих ножках, в ней дева (старушка)

пирогами всех угощает,

да наливает заморского чаю,

а потом печь по чёрному топит

и в баньке парит приблудных («мочит»).»

Раззявили рты служивые:

– Тормози, Микула, дружину! —

орут Селяновичу с эхом. —

Утомились братья твои. Приехали.

Что поделаешь, с солдатнёю спорить опасно:

на кол посадят, съедят припасы.

Развернул воевода процессию к лесу

в поисках бабьего интересу.

Подъезжают к избе, заходят;

там баба-краса не ходит,

а лебёдушкой меж столов летает,

чаю заморского разливает

в чаши аршинные,

песни поёт былинные.

А на скатертях яств горами:

капусты квашеной с пирогами

навалено до потолочка.

– Как звать-величать тебя, дочка?

Девица-краса краснеет

да так, что не разумеет

имени своего очень долго:

– Кажись, меня кличут Ольгой.

– Ну, Олюшка, наливай

нам свой заморский чай, —

выпили богатыри, раскраснелись;

глядь во двор, там банька алеет

истоплена дюже жарко

(дров бабе Яге не жалко).

Не жалко ей и самовару:

мужам зелье своё подливает

да приговаривает:

– Кипи, бурли моё варево;

плохая жизнь, как ярмо,

пора бы бросить её;

хорошая жизнь, как марево,

был богатырь – уварим его!

Воины пили чай и хмелели.

Лишь Потык… прислушался он к напеву,

бровь суровую нахмурил,

в ус мужицкий дунул,

усмехнулся междометием,

насупился столетием

и подумал о чём-то своём

(мы не узнаем о том).

А посему «сын полей» не пил – пригублял

да в рукав отравушку выливал.

А бабя Яга (то бишь Олюшка),

как боярыня, ведёт бровушкой,

глазками лукавыми подмигивает,

ласковым соловушкой пиликает

речи свои сладкие.

А брательнички то падкие

на бабью ворожбу:

рты раззявили – ржут!

И Алеша Попович

хочет «Ольгу» до колик:

норовит идтить в опочивальню,

да губы жирны (от еды) утирает

платочком шёлковым, вышиванным,

супружницей в дорогу ему данным.

А как губы жирныя повытер,

так и в деве красной он заметил

две, три неглубокие морщины,

глаз косой и вместо груди вымя.

В обморок упал, лежит, молчит.

Глава 5. Драка богатырей у бабы Яги

А гульбище богатырское гудит:

«Если есть богатырь – будет драка;

если есть на свете честь, то её сваха

в кулачных боях опохмельных

да в сценах сладких, постельных.

Народится сынок —

богатырчик тебе вот!

А коль снова девка,

значит, все на спевку:

гой еси, гой еси,

ходят бабы, мужики

по дорогам, по дворам

сыты, пьяные в хлам!

Если есть богатырь – будет драка;

если есть на свете честь, то её плаха

навсегда на планете застрянет:

не хотели мы пить, но тянет.» —

пели воины такую песню

и жизнь казалась им неинтересной.

Тут встал Святогор

и сказал (казалось с гор):

– Была бы баллада,