Подземная Канцелярия

Не так уж я оказался далек от истины.

— Личный идентификационный номер?

— Три-четыре-пять-ноль-ноль-ноль-восемь-семь-шесть-шесть-один-два-два-девять-девять-три-три-три-три-четыре, — отчеканил он.

Из новеньких, подумал я, недавно из чистилища. Те, кто провел у нас много времени, уже не помнят своего номера. И нечасто приходят ко мне на прием.

— Жалобы, предложения, пожелания? — осведомился я.

— Жалоба, — сказал он.

— Вот так всегда, одни жалобы. — Я вздохнул, вытаскивая из секретера соответствующий гроссбух, разумеется, самый толстый. Мертвые любят пожаловаться, и каждую их жалобу, даже самую пустяковую, приходится регистрировать. В других кругах подобные мне бюрократы уже давно обзавелись компьютерами, но до нас эта тенденция докатится еще не скоро, вот и приходится иметь дело с бумажками. — Внимательно.

— Что «внимательно»? — не понял он.

— Слушаю вас внимательно, — пояснил я. Не привык он еще к нашему жаргону. — На что будете жаловаться?

— На режим, — сказал он.

— На режим так на режим, — сказал я. — Что не так с режимом?

— В моем личном приговоре указано, что в течение первых трех тысяч лет я должен принимать серные ванны, — сказал он.

— Приговоры выношу не я, — сказал я. — И обжалованию они, как вы знаете, не подлежат.

— Да, но дело в том, что с самого начала моего пребывания здесь я вынужден принимать ванны из кипящей смолы.

— Вот как? — спросил я. — А разве есть разница?

— И огромная! — с жаром воскликнул он. — После серной ванны гораздо проще отчистить костюм.

— Откуда вы знаете? — спросил я. — Если с самого начала принимаете только смоляные?

— Коллеги рассказывали, — сказал он.

— Вот так, значит, — сказал я, делая соответствующую пометку. — Вы пытались жаловаться по месту непосредственного пребывания?

— Да, конечно, и не один раз.

— И что вам ответили?

— Что серу не завезли.

— Бардак, — пробормотал я. — Кто ваш куратор?

— Демон третьего уровня Бельфгор.

— Знаю такого, — сказал я. — Уже не первая жалоба на этого индивидуума.

— Так вы примете меры?

— Конечно, — сказал я. — Будьте уверены, я отправлю соответствующий запрос в отдел снабжения в ближайшие сто лет. И если в ответе будет сказано, что смола прибывает регулярно и речь идет о нецелевом ее использовании, то я буду вынужден принять самые строгие меры. Вы свободны.

— Сто лет? — опешил он.

— Сто лет, — подтвердил я.

Видно, господин Смитсон еще так до конца и не понял, куда он попал, и не представляет, как здесь делаются дела.

— Но это же очень долго, сто лет, — сказал он.

— Куда вам спешить? — спросил я. — У вас впереди — вечность.

— Вечность, — пришибленно повторил он.

— Вечность, — подтвердил я. — Следующий!

— Я буду жаловаться, — сказал он. — Я свои права знаю.

— Жалуйтесь, — согласился я. — Только хочу вас предупредить, что сроки рассмотрения жалоб нижестоящей инстанцией измеряются тысячелетиями.

— Я этого так не оставлю!

— Как вам будет угодно.

— Я до самого верха дойду!

— Низа, — поправил я.

— В смысле?

— У нас тут перевернутая вертикаль власти, — сказал я. — Вы сейчас как раз на самом верху.

— Не важно! — крикнул он. — Я все равно со всеми вами разберусь, мерзавцы!

— Вы покинете мой кабинет сами или мне вызвать охрану?

— Пошел ты, — сказал он, но пошел сам.

Попытался хлопнуть на прощание дверью, но это у него не получилось, ибо она открывалась в обе стороны.

Я налил себе кофе, сделал пометку относительно Бельфгора и его махинаций, но убирать гроссбух не стал. Насколько я знаю природу грешников, он мне сегодня еще не раз понадобится.

Следующим был мой старый знакомый, Пандуикс. С нами он уже не первую сотню лет, и все равно время не отбило у него привычки жаловаться. Склочная душонка, надо сказать.

— Здорово, — сказал он.

— Привет. — Говорить о здоровье с мертвыми не очень-то вежливо. — С чем на этот раз?

— Ты же знаешь, тварь, кто я такой?

— Знаю, — сказал я. — Пожалуйста, не называй меня тварью.

— Тварь смердящая ты и есть, — сказал он.

— Может быть, и есть, — сказал я, — но называть меня так неполиткорректно.

— Пошел ты с этим самым знаешь куда?

— Догадываюсь, — сказал я. — Чем тебе опять не угодили?

— Я, если ты помнишь, друид.

— Помню, — сказал я. — Идолопоклонник.

— Сам ты это самое, — огрызнулся он.

— Секта, поклоняющаяся деревьям, — сказал я. — Идолопоклонники. У тебя и в приговоре так написано. Серьезное преступление. Ну да ты знаешь.

— Я сейчас не о приговоре с тобой разговаривать пришел.

— Так скажи о чем, и мы побыстрее закончим.

— Куда ты торопишься? — спросил он. — У тебя впереди — вечность.

Вот так вот. Удар ниже пояса.

— Там кроме тебя еще куча желающих, — сказал я.

— У них тоже впереди вечность.

— Разумно, — сказал я. — Сыграем партию в шахматы?

— Не откажусь.

У меня в столе несколько комплектов для этой игры. Сейчас я достал тот, фигурки которого были вырезаны из слоновой кости, а доска современная, пластиковая. Играть деревянными фигурками друид отказывался наотрез.

Мы расставили фигуры, разумеется, я играл черными, поэтому он сделал первый ход.

Не знаю почему, но шахматы в аду — самая популярная из игр, придуманных смертными. Наверное, из-за своей метафоричности. Черные — белые. Но она развивает мышление и помогает коротать вечность, так что увлечение шахматами не преследуется.

Хотя при жизни друид в шахматы не играл, игроком он был неплохим. Мы с ним оба были участниками чемпионата внешнего круга, я в разряде демонов, он, разумеется, грешников, так что официально сразиться нам еще не удавалось. Он был слишком нетерпелив, и его дисквалифицировали до абсолютного финала, в котором чемпионы сражаются между собой, а я выменял свое право играть в финале на внеочередной отпуск.

Он всегда играл от атаки, каждым ходом обостряя ситуацию, я же предпочитал позиционную игру. На тринадцатом ходу он пожертвовал слона, на двадцать шестом мы разменяли ферзей. К сорок шестому ходу, когда фигур на доске заметно поубавилось, я предложил ничью. Он согласился.

— Еще разок?

— Совесть имей, — сказал, я. — Зачем пришел-то? Просто скучно стало?

— И это тоже, — признался он. — Все-таки отгул дают, если жалоба обоснованна.

— А она обоснованна? — спросил я.

— Конечно.

— И чем же?

— Моими религиозными убеждениями.

Я вздохнул:

— Ты — идолопоклонник.

— Я — друид.

— Это я уже слышал. В чем проблема?

— В новеньком. Понимаешь, у нас в триста сорок шестом котле уже своя, устоявшаяся компания, мы друг друга знаем давно и уважаем чужие интересы. Конечно, я не ретроград, не консерватор и всегда приветствую свежие вливания, пусть и уходит пара-другая десятков лет на притирку, но этот новенький уже ни в какие ворота не лезет!

— Да? — заинтересовался я. — А что в нем такого?

— Я — друид, — сказал он.

— Знаю.

— А он — дровосек.

— Ну и что?

— Как это, ну и что?

— Ну, — сказал я, — ты — друид и любишь деревья. Он тоже любит деревья, но по-своему. Дровосек — это ведь то же самое, что и гомосек, только с деревьями?

На самом деле я знал, что это не так, и просто подтрунивал над вспыльчивым друидом. Не мог отказать себе в столь маленьком удовольствии.

— Дровосек, — отчеканил он, — это тот, кто рубит деревья.

— А, — сказал я.

— Деревья являлись самым святым для меня при жизни, — сказал друид. — А этот малый из Канады, кажется, расписывает, как он валил столетние клены при помощи этой, как ее…

— Бензопилы, — подсказал я.

— Ага, — сказал он. — Даже не вручную!

— Это серьезно, — сказал я. — Ты попросил его этого не делать? В смысле не рассказывать?

— Да, и после этого он стал рассказывать еще больше. Просто ни на минуту не умолкает.