Гомо Снегус

женный учитель разливался соловьем, очевидно пытаясь заглушить тоску.

– Я понял сегодня, – вещал он, похоже, импровизируя на ходу, – когда йети назвали снежным человеком, это была не более чем досадная оговорка, ведь он не снежный, а смежный человек, в смысле промежуточное звено между нами и иной, может, более высокоразвитой, более нравственной и чистой расой. Он посредник и стремился установить контакт, но ничего не вышло, и вот он уходит...

Я слушал, признаться, вполуха и решил на всякий случай вежливо заметить:

– Афанасий Данилович, но вы же провели очень серьезную работу. В любом случае. Полагаю, суммарный объем сделанных вами открытий тянет уже на нобелевку.

– На больницу имени Мессинга это тянет, – на удивление самокритично ответил Твердомясов. – Вы подумайте, больше двух месяцев прожил йети в Мышуйске – и что? Никто, кроме Феди Корзинкина им не заинтересовался. О, люди, люди! Убогая раса… Знаете, я как защитник природы прямо скажу: пусть возвращается к своей «матери».

И прозвучало это ужасно, словно старый интеллигент не выдержал и в сердцах выматерился.

А я вдруг ощутил нечто странное, необъяснимое и щемящее, родственную душу ощутил я в этом гомо снегусе, уныло догрызавшем толстую кочерыжку.

Все мы немножко снежные, смежные и может быть, смешные люди, потерявшиеся среди чужих миров. Блуждаем, мечтаем, ищем, пытаемся наладить контакт и всегда стремимся вернуться назад, к истокам.

Вот только, в отличие от Яши, мне-то не суждено вернуться к истокам: пробовал – не выходит.

– Как грустно! – говорит Толян-корреспондент.

– Ерунда, смонтируем, – утешает Петруха-оператор.

– Не надо, – говорит Толян, – ведь это не фильм грустным получился. Это жизнь такая.

– Правильно, – соглашается Шарыгин.

Но телевизионщики уже не слушают его, они говорят о своем.

– Я понял, кем был этот йети, – заявляет Петруха.

– Кем? – спрашивает Толян.

– Да таким же, как мы, корреспондентом из Москвы. Не смог уехать отсюда, да и ушел с горя в полутайгу. Знаешь, еще месяц другой, и я точно шерстью порасту.

– Да, наверное, – без тени улыбки отвечает Толян. – Дай-ка мне сигаретку. Пожалуйста.

– Кончились, – разводит руками Петруха.

Тогда некурящий Шарыгин протягивает не весть откуда взявшуюся пачку, и они все трое молча закуривают.