Четвертый опыт Выбегаллы

— Но ведь она — живой человек, — пытался оправдаться я. — А мы ее в клетку.

— А мы тут не живые? — еще более распаляясь наседал на меня Ойра-Ойра. — А ведь маг, потерявший над собой контроль — это страшная штука.

И я покорно кивнул, соглашаясь, но тут появился Выбегалло и я, впервые обрадовавшись его появлению, с облегчением передал ему Маргариту.

А зря, с огромным сожалением сказал вслед Роман и, как оказалось, был прав — буквально через полчаса в зал влетел Эдик. Его вид меня удивил — таким злым и нервным я его никогда не видел — более спокойного и корректного сотрудника у нас в институте было не найти.

— Сашка, представляешь, — еле сдерживаясь проговорил он. — Этот дурак Выбегалло ей все рассказал.

Глава 7. Прозрение Маргариты

Я нашел ее в виварии. Строгая и напряженная она сидела в каморке Альфреда, который вежливо ушел на обход вверенной ему территории. Ее губы были сильно, до синевы, сжаты, а лицо окаменело. На меня она даже не взглянула.

Я осторожно подошел к ней, хотел было успокаивающе погладить, но в последний момент не решился и просто присел рядом. Она чуть отодвинулась. Маргарита, с горечью подумал я, где же твой Мастер?

— Не переживай так сильно, — только и смог сказать я.

Она посмотрела на меня долгим взглядом. Потом подняла правую руку.

— Выходит — это неживая рука, — сказала она сухим бесцветным голосом. — Рука неживого человека. А обыкновенной искусственной куклы.

Я открыл было рот, чтобы возразить, но сразу не сообразил что и сказать.

— И все, что внутри меня, тоже не настоящее — печень, легкие, сердце, мои ноги и глаза — все это искусственное, неживое…

Она посмотрела на меня влажными, глубокими от тоски и ужаса, глазами, при виде которых влага подступила и к моим глазам.

— И я — один сплошной вымысел…

И непонятно было, спрашивает она или утверждает.

— Ну почему же, — кашлянув, проговорил я, пытаясь держать себя в руках. — Ты же реальная, ты же существуешь. Ты можешь ущипнуть себя, порезаться, и у тебя, как и у всех, пойдет кровь.

— Но ведь все это создано искусственно! — воскликнула она с непередаваемой болью.

— Да нет же! — еще более энергично воскликнул я, схватив ее за руки. — Все не так! Ты самая настоящая! У тебя такая же кровь, как и у всех. У тебя все такое же, вплоть до молекул и атомов. А какая разница — как все это создалось — в живой материнской утробе или внутри искусственного аппарата. Главное — это результат, — закончил я, непроизвольно притягивая ее к себе. Она покорно уткнулась лицом в мое плечо.

— А детство? Руки матери? Ее ласковый голос? — глухо проговорила она дрожащим голосом.

— Да, конечно, — согласился я, чувствую, что лед все-таки сломлен. — Ты была всего этого лишена. Это — минус. Но ведь не эти же события делают человека человеком!

— А что тогда? — снова спросила она и я понял, что сказал лишнее.

— Ну-у, это уже высокая философия, — пробормотал я. — Я в ней не силен. И вообще, я считаю, что никакими тестами и заранее заданными признаками нельзя определить, человек перед тобой или нет. Тут уж каждый решает сам. Если ты чувствуешь, что ты человек, думаешь как человек, понимаешь что ты человек — значит, ты и есть человек. А если ты — недобрый пришелец, всячески маскирующийся под человека, тогда конечно, пройдешь все тесты на отлично, — сказал я, чтобы только ее развеселить.

— А ты как думаешь, кто я? — тихо спросила она, по-прежнему прижимаясь ко мне.

— Это была шутка, — так же тихо сказал я.

— А на самом деле? — продолжала настаивать она. — Как ты меня воспринимаешь? И как воспринимают другие? Участвующие в моем создании, видевшие весь этот процесс с самого начала?

— Как абсолютно нормального человека, — уверенно ответил я. — Такого же как все. Ты пойми, — поймал я новую нить убеждений. — В процессе создания младенца тоже участвуют разные люди, прилагают какие-то усилия, диета, наблюдения врачей, акушерки. Только у одних процесс создания протекает долго, а у тебя он несколько ускорился. Только и всего!

— Только и всего, — повторила она, горько усмехнувшись, но уже перестав плакать.

Она отстранилась от меня, выпрямилась, поправила одежду и прическу, носовым платком аккуратно вытерла мокрые, красные глаза.

— Все, я уже успокоилась, — сказала она измученным голосом. — Спасибо тебе. Я понимаю, что ты все это время обманывал меня только из лучших побуждений.

Она, чуть качнувшись, поднялась со старенького протертого дивана.

— Пойдем, а то Альфред начинает сильно беспокоиться.

Глава 8. Конфликты усиливаются

Я вел равнодушную и покорную Маргариту по притихшему и пустому коридору. Только у подоконника я увидел одиноко стоявших Эдика и Майку. Девушка что-то горячо и убежденно говорила и ее глаза были влажными, Эдик, напротив, был сух и сдержан. Я не стал вмешиваться в их разговор, понимая, что все кругом идет наперекосяк, и никак это уже не исправишь.

Между этажами нас догнал домовой Афиноген и доложил, что все готово и я повел теперь уже совершенно аморфную Маргариту в отведенное для нее помещение.

— Поверь мне, так надо, — объяснил я, стараясь глядеть на нее как можно честнее. Мне было стыдно.

— Хорошо, Саша, — кивнула она покорно. — Раз надо, что ж, пойдем…

И мы пошли. Словно под конвоем. Сердце мое ныло и разрывалось на части. Я шел и молча ругал себя, Романа, дурака Корнеева, а больше всех — почему-то Выбегалло, а значит опять себя, так как мы неожиданно оказались связаны с ним одной нитью.

Домовые постарались на славу и боевой мини-полигон сейчас походил на номер средней гостиницы. Но она не обратила на это внимания, молча села на аккуратно заправленную кровать и замерла, неподвижно глядя в одну точку. И я понял, что не смогу сейчас оставить ее одну.

Я сел на единственную табуретку и просто молчал, не собираясь ничего говорить. Во-первых, я не знал, что еще можно сказать, чтобы ей действительно стало легче, а во-вторых, мне казалось, что лучше ее сейчас не тревожить.

Я твердо решил не отходить от нее ни на шаг, до тех пор, пока все это не образумится, будь это хоть день, хоть месяц, хоть несколько лет. Но тут снова прибежал Афиноген и через смотровое окно, отчаянно жестикулируя, вызвал меня в коридор. Заинтригованный его поведением и заранее предчувствуя недоброе, я вышел, и тут он мне такое рассказал, от чего я не сразу пришел в себя и не заметил, как очутился на пятом этаже.

В просторном холе собрался, фактически, весь институт. Но середина была пуста. Там, напротив друг друга стояли Жиан Жиакомо и Кристобаль Хунта. Оба были насупившиеся, сверкали глазами и поигрывали желваками.

— Опять из-за нее, — шепнула мне на ухо насмерть перепуганная Стеллочка. — Словно с ума все посходили.

— Но ведь ее здесь не было?! — тихо удивился я.

— И тем не менее… — многозначительно подтвердила она.

Вперед выступил Киврин.

— Господа, — сказал он волнуясь, и я понял, что дело очень и очень серьезное. — Нельзя же так, господа. Помиритесь.

— Я и не ссорился, — проговорил Жиан. — Но пусть он возмет свои слова обратно.

— Я не сказал ничего такого, — процедил сквозь зубы Хунта. — За что бы я ни отвечал. Господа, не будем зря терять время. Дело решенное — кончим на этом. Давайте начинать. Кто будет секундантом?

— Так не пойдет, — заикаясь проговорил Киврин. — Я возражаю. — И он попытался встать между ними, но уперся в силовое поле.

— Ну что ж, — презрительно пожал плечами Хунта. — Предлагаю обойтись без секундантов.

— Нет возражений, — ответил непреклонный Жиан.

— У тебя в лаборантской капает из крана. Предлагаю начать на пятой капле от текущей.

— Не возражаю, — снова ответил Жиан, и народ непроизвольно притих и вжался в стенки.

Возникшая мертвая пауза, казалось, растянулась на часы. Никто не дышал. Все замерли. Слышно было тиканье наручных часов и учащенное биение сердец рядом стоявших людей. И тут вдруг такое началось!.. Дуэль магов, это что-то непередаваемое. Хорошо еще, что они, заботясь об окружающих, накрылись непроницаемым силовым полем. Заклинания сменялись контрзаклинаниями, в середине зала то и дело что-то ярко вспыхивало, пламя заполняло все пространство, не выходя за отведенные границы, что-то там мелькало в дыму и огне, свертывались пространства, создавались и рушились миры… Ничего подобного я в своей жизни не видел. А самое ужасное — что все это творили свои же, родные и близкие люди.