Похищение Елены

— Не забыл… А сколько они… стоят… забыл?.. И я подумал… Перо… оно и есть… перо…

«Болван… он и есть… болван…» — раздраженно прошипел себе под нос Гагат.

А вслух сказал:

— Пока ты приходишь в себя… я спущусь вниз и посмотрю, может, что-нибудь все-таки… получилось. — И, набрав полную, еще саднившую и горевшую от пережитой газовой атаки грудь воздуха, старший брат нырнул в подвал.

Через пять минут из подполья донесся его ворчливый, но довольный голос:

— Кончай чихать! Спускайся! По-моему, результаты есть.

Осадок на дне реторт был, кажется, правильного цвета и консистенции, сама жидкость — приблизительно нужного запаха; кости, камни и пуговицы из пульсирующего сторожевого тридцатисемигранника разлетелись с каким-то значением, пусть пока и не очень понятным; жертвенные существа положили свои жизни на алтарь оккультных наук в почти нужном порядке, что доказали их селезенки. И если пренебречь небольшой погрешностью, встречающейся при каждой магической операции, как вроде бы учили их когда-то преподаватели, не к ночи будет помянуто… Словом, из тех данных, что им удалось получить за сегодняшнее гадание, вполне можно было определить, где находятся и куда движутся кувшин и его похититель.

И братья, шумно примирившись и поклявшись, что следующее гадание они уже будут проводить на внутренностях злосчастного вора, бросились наверх собираться в путь.

Дохнув напоследок ускользающей прохладой, ушло на покой утро, уступив место разгоряченному самодовольному дню, а Фарух все спал и не подозревал, какие пронзительные краски и красоты рассвета он не увидел, какие чистые, радостные и звонкие птичьи голоса не услышал, какие головокружительные, пьянящие запахи моря, горных трав и цветов пропустил и приближение какого большого и хорошо вооруженного конного патруля прозевал.

О последнем уже через несколько минут он будет жалеть больше всего из перечисленного выше.

Хотя птичье пение тоже было очень даже ничего.

А пока шесть всадников остановились в нескольких конских шагах от него и придирчиво, но недоверчиво оглядели.

— Он не наш, — наконец уверенно заявил один из них.

— Это можно исправить, — не менее уверенно выразил свое мнение другой.

— Наверное, его купцы оставили, — предположил третий.

— И что?

— Ничего. Оставили — значит, не нужен.

— Не нужен им — сгодится нам, — подытожил всадник на самой большой лошади, по-видимому, командир конного патруля. — Амбабула, разбуди несчастного юношу.

— Будет сделано, о Секир-баши. — И самый молодой, но самый огромный солдат, прихватив моток веревки, соскочил на землю и, мягко ступая подкованными сапогами по белому песку, вразвалочку подошел к спящему.

Вывернуть ему руки за спину и связать их было для него делом нескольких секунд.

— А-а-а-а!.. Ой… — только и смог сказать по этому поводу начинающий купец.

— С добрым утром тебя, странник, — довольно ухмыляясь, приветствовал его Амбабула. — Не желаешь ли прогуляться с нами?

И он привязал свободный длинный конец веревки к своему седлу.

— Что?.. Как?.. Где?.. Зачем?.. Кто?.. — Одуревший от неожиданной боли и неласкового пробуждения, Фарух, казалось, поставил себе целью перебрать за один прием весь мировой запас вопросительных слов.

— Я — охранник Амбабула. Это — наш великий и мудрый командир Секир-баши. Нам неинтересно, как зовут тебя, но главное, что ты должен запомнить, так это то, что ты теперь — раб его величества калифа шатт-аль-шейхского Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса и будешь работать в его копях и добывать изумруды, пока мы тебя не отпустим.

Несмотря на панику, смущение и страх, за последние слова Фарух ухватился, как утопающий за акулу:

— А когда вы меня отпустите?

— Когда всех будем отпускать, тогда и тебя отпустим, — словно удивляясь непонятливости ребенка при самых очевидных фактах, пожал плечами Секир-баши.

— А когда всех отпустите?

— Не знаем. Пока еще ни разу никого не отпускали, — весело засмеялся собственным словам, как какой-то удачной шутке, тот.

— Но я протестую! Я — свободный человек. Я — купец. Я заплачу вам выкуп за свою свободу.

— Выкуп? — заинтересовались стражники. — Тысячу золотых? Две тысячи? Три?

— Четыре! Каждому! Как только вернусь в Шатт-аль-Шейх! — От ужаса Фарух не соображал, что делает или говорит.

— Договорились, — радостно оскалил зубы Секир-баши. — Только ты сначала напишешь письмо своим родным, и выкуп они должны будут прислать с кораблем сюда. А пока он не прибудет, ты будешь работать в копях. А если окажется, что никаких денег за тебя никто платить не собирается, то там и останешься навсегда, — насмешливо добавил он.

У Фаруха все поплыло перед глазами.

— Ну побежали. — Амбабула вскочил в седло.

— Нет! — вдруг опомнился Фарух. — Мой кувшин! Я должен взять мой кувшин!

— Кувшин? — снова заинтересовались стражники.

— Драгоценный?

— С золотом?

— Нет, просто мой кувшин, обыкновенный. Это память… о моем… отце. Да, отце. О мой бедный отец! Если бы он видел, какая жестокая участь постигла его единственного обожаемого сына, как бы увлажнились его старческие глаза, как бы…

— Короче! — рявкнул, как щелкнул кнутом, Секир-баши.

— Это единственная вещь, которая сохранилась у меня после того, как мой корабль потонул со всей командой и товаром, налетев на скалы! — быстро завершил свой так и не начавшийся трогательный рассказ молодой псевдокупец.

— Ну-ка, что это за вещичка? — вопросительно качнул головой командир, и Амбабула снова спешился и поднял с земли кувшин.

— Ерунда какая-то, — доложил он по уставу, брезгливо вертя посудину в руках. — Выбрасывают лучше. Может, лучше выбросить?

— Да ладно, оставь… Пусть держит в нем воду, — неожиданно милостиво соизволил Секир-баши.

Не обращая внимания на умоляющий взгляд пленника и беспомощно дернувшиеся скрученные руки, Амбабула засунул кувшин в свою седельную сумку и снова вскочил на коня.

— Иди впереди, — указал он кнутовищем в сторону гор. — Будешь отставать или жаловаться — побежишь сзади. Понял?

Фарух молча кивнул.

Так началась его недолгая карьера раба.

Кувшин ему так и не отдали.

Когда они добрались до места назначения, Амбабула, не спешиваясь, бросил свой конец веревки скучающему стражнику у пещеры с толстой железной решеткой, в которой, по-видимому, содержались невольники, крикнул: «Это твой!» — пришпорил коня и умчался догонять отряд.

На первый же робкий вопрос о своем кувшине несостоявшийся купец получил удар кулаком в ухо и совет сесть на землю и поменьше болтать, если не хочет повторения.

Повторения Фарух не хотел, советом воспользовался и стал молча обдумывать план побега.

Но так ни до чего и не додумался, потому что подоспел еще один стражник. Он и повел его к месту работ.

Этот солдат, представившийся младшим охранником Багадулом, сказал, чтобы новичок постоял пока где-нибудь неподалеку, но не путаясь ни у кого под ногами, и подождал, пока не ударят в гонг и не начнется обед — тогда старший надсмотрщик всех пересчитает и определит его в какую-нибудь команду, где не хватает людей.

Пользуясь передышкой после двухчасовой пробежки перед конем Амбабулы, Фарух снова быстренько опустился на землю, но от всех неприятных или крамольных мыслей на этот раз его отвлекало открывшееся перед ним зрелище.

Изумрудные копи калифа Ахмета Гийядина Амн-аль-Хасса представляли собой огромный котлован с отвесными стенами, то ли выдолбленный в скале, то ли созданный природой. Всю поверхность над ним ровными линеечками, как паутина гигантского, но не очень изобретательного паука, исчерчивали натянутые над пропастью канаты. На них держались подвесные мосты. На каждом мосту стояло по нескольку десятков рабов с двумя веревками в руках — человек по десять на одну пару. Свободные концы обеих веревок свисали в пропасть.

Озадачившись поначалу видом этой нелепой рыбалки, Фарух, осторожно приподнявшись и переместившись поближе к краю, скоро разглядел, что к каждой толстой веревке было привязано за хитроумную сбрую по невысокому худенькому человеку с корзиной в руках — сборщику, как пояснил Багадул. Этого сборщика десятка тягачей опускала вниз сквозь дыру в настиле моста и, по-видимому, ждала его сигнала, заинтересованно поглядывая в провал. Как только сборщик наполнял корзину изумрудами, ее вытягивали наверх за веревку потоньше.