Свирепый чёрт Лялечка (СИ)

Арест

До стен города нам оставалось всего ничего, каких-то метров сто-сто пятьдесят, когда распахнулись ворота и исторгли из себя отряд стражников, хорошо разбавленный папиками. Процессия выглядела внушительно. Одних коров, оседланных копьеносцами и закованных в латы, по самым скромным прикидкам, было не менее пятидесяти. Пешие воины, ощетинившиеся колющимися и режущими предметами (пики, мечи, сабли) не поддавались количественной оценке. Много. Очень. Мой глазомер не приучен прикидывать численность людской толпы. Метры, вес — пожалуйста. Думаю, уложусь в статистическую погрешность, но людские массы… И все это разукрашено огромным количеством ирокезов папиков. Но, как я понял по цветовой палитре, из города вышли только низкочастотные представители спектра священнослужителей. Тьма красных, поменьше — оранжевых, редкие — желтые, и мне показалось, что где-то в толпе мелькал и зеленый цвет. Но не стану утверждать, что это был именно ирокез. Может быть какой вояка повязал себе зеленую бандану в знак какого-нибудь протеста или потому что ему за это заплатили?

Хотя, не стану скрывать, мой инженерский мозг совершил попытку прикинуть, миграцией скольких же особей он стал невольным свидетелем. Чисто автоматически. И чисто теоретически. Он, иногда, без моего на то согласия и при моей полной пассивности, выкаблучивает такие расчеты, что потом, присоединившись к носителю (то бишь ко мне), вместе с ним (то бишь со мной) диву дается, как мог додуматься до таких расчетов. Вот, и теперь, где-то глубоко под моей черепной коробкой пошел процесс. Примерная ширина процессии умножилась на видимую глубину, затем на средний рост. Объем людской массы уже имелся. Оставалось только умножить полученную величину на плотность человеческого организма, а потом разделить полученный результат на среднестатистический вес человека… Последней мыслью по этому поводу было то, что разряженность между особями компенсируется вполне избыточным весом коров, ростом восседающих на них всадников и избытком металла.

Истошный визг вернул меня и мой иногда независимо мыслящий аппарат, в народе называемый головой, к реальной действительности, хотя, если честно, то абстракция математики была бы для меня более приемлемым убежищем.

— Вот они! Хватайте этих злостных еретиков!

Это верещал наш давешний знакомец, которого мы так неблагоразумно вытащили из петли. Он находился в авангарде отряда. Та же самая корова, с белой звездочкой на лбу, которую мы видели на опушке, бодро вышагивала впереди всех, таща за собой повозку, на которой стоял в величественной позе тот самый папик, который всего пару часов назад сначала пытался повеситься, затем сжечь нас, арестовать и, в конце концов, позорно бежавший с места событий.

Через считанные минуты оказалось, что это отнюдь не миграция, и не исход из города такой многочисленной группы. Весь отряд преследовал единственную цель. Нас.

Меня и Лялечку обступили плотным кольцом. Мне не померещился зеленый ирокез. Сквозь толпу пробился обладатель сей экстравагантной прически. Он явно был старшим среди собравшихся. Тоном, не терпящим возражений, он заявил:

— По обвинению в антикоммунистической ереси вы арестованы. Сопротивление бесполезно.

Это было понятно и без предупреждения: нас окружала маленькая армия.

Услышав сообщение об аресте, Лялечка отреагировала адекватно обстоятельствам. Она зачитала всем их права, как и подобает в таких случаях:

— Можете хранить молчание, все сказанное будет использовано против вас. Если у вас нету адвоката, то мы предоставим. Так же вам будет разрешен один телефонный звонок. «Билайн Джи эс эм. С нами удобно».

Она закончила нараспев, совсем как в рекламном ролике, после чего обратилась ко мне:

— Я ни чего не пропустила?

— Даже немного лишнего добавила… Только меня сейчас больше волнует, на что мы с тобой имеем право?

Окружавшие нас воины и священники некоторое время обалдело моргали, озадаченные Лялечкиным заявлением. Но главный папик смог взять себя в руки и властным голосом распорядился:

— Проводите их во дворец Далдона. В темницу. Действительно, неслыханная ересь. Кардинал самолично должен решить их участь, когда вернется.

Нам оставалось только повиноваться. Лялечка, как заправский рецидивист, заложила руки за спину и, насвистывая «Мурку», сама пошла в сторону ворот. Мне ничего не оставалось, как последовать ее примеру.

В темнице

Тот самый терем, которым я любовался с вершины холма, оказался царским дворцом. Он находился на главной площади столицы. В самом ее центре возвышался невысокий квадратный постамент, по углам которого находились столбы, обложенные дровами и хворостом.

Это зрелище наводило на мало оптимистические мысли. До этого момента разговоры про сжигание на кострах я воспринимал, как какую-то аллегорию или что-то нереальное, абсолютно меня не касающееся… Теперь же, узрев заготовленные кострища, ожидающие свои жертвы, стало как-то не по себе.

Правда, долго любоваться столичными достопримечательностями нам не пришлось. Нас в спешном порядке препроводили во дворец и заперли в камере.

К моему удивлению папик, донесший на нас, оказался нашим соседом. Его вместе с нами посадили в темницу.

— Тебя-то за что?

— Я еще в лесу говорил, что меня подозревают в устройстве побега колдуньи, — недовольно пробурчал панк-священнослужитель. — Думал, за предотвращение такой ереси, коей являетесь вы, мне простят мое прегрешение… Но, увы.

— Ты не бойся, костер тебе не грозит, — успокоила его Лялечка ласковым голоском, при этом задорно подмигнув.

Глаза папика загорелись надеждой, щедро разбавленной недоверием.

— Не доживешь. — Закончила Чёртовушка. — скоро я превращусь в страшнючую зверюку и разорву тебя на мелкие кусочки.

Стоит ли говорить, что услышав такое заявление, доносчик вновь грохнулся в обморок?

— Пока он в отрубе, будем развратом заниматься? — Обыденно поинтересовалась Лялечка.

— Да ты что?! — Я обалдел.

— Мое дело предложить. Сам знаешь. Я же Чёрт. Должна искушать. А могу и искусать. Вот, только, если не хочешь сейчас блудом заниматься, потом все равно придется…

— Это еще почему?

— Как почему? Сам не видишь что ли? Глупый какой-то. Народец здесь поганый, гадкий. — Она в качестве примера показала на все еще бесчувственного папика. — После того, как победим Пахана всех придется перебить и развести новую расу. Вот, мы с тобой этим и займемся. И назовем наше потомство челортями… нет, лучше челобесами… или Чёртовеками… Придумала! Чёртолюдами! Только тебе придется потерпеть. При таких взаимоотношениях с Чёртями беременными становятся мужики! Хи-хи. Но ты не бойся. Это временно, когда ты беременный. А я тебя не брошу, наоборот, ухаживать буду, лелеять…

— Да ну тебя! Не до шуток нам с тобой.

— А я и не шучу. У кого хочешь, спроси.

Тем временем очухался папик. Он долго тряс головой, но наваждение не пропало. В смысле мы с Лялечкой. Его физиономия приняла плаксивое выражение. Кажется, находясь без сознания, он чувствовал себя более комфортно.

— Как зовут-то тебя? — Я даже был немного рад «появлению» нового собеседника и поспешил подключить его к разговору, дабы избежать скользкой темы зарождения новой расы.

— Не твое дело! — Огрызнулся священник и демонстративно отвернулся.

— Вот и поговорили…

— Нам не о чем с вами разговаривать!

— Есть у меня одна тема, — вступила в диалог Лялечка, — Андрюша, ты не возражаешь, если я с ним немного потолкую?

— Только руками не трогай…

Я улегся на пук сена и уставился в потолок. Ничего хорошего в голову не шло. А, вот, плохого…

Натравивший на нас своих собратьев и царскую стражу папик теперь явно раскаивался в этом. И не потому, что оказался в камере. К этому он уже был готов. И скорей всего молился, чтобы все побыстрей закончилось. Даже костром.

Он забился в угол и часто-часто стучал зубами. От страха. Потому что Лялечка, прохаживаясь взад-вперед, рассказывала ему своим зловещим голосом, как она ночью превратится в страшнючую зверюку и будет рвать его на мелкие кусочки за подлое предательство. В подробностях. Я-то уже привык к подобным обещаниям, которые ничем кроме угроз не заканчивались. Но откуда это мог знать папик? Он принимал слова Чёртовушки за чистую монету. А я не спешил его разубеждать. Он заслужил перед костром натерпеться и страха.