Дыра

Был довольно солнечный, тихий день, и ничто не предвещало того, что случилось через несколько минут. Небо враз потемнело, загрохотало и обрушилось ураганным ливнем. Сразу затрещали деревья, и одно тут же упало прямо перед Гогой-Гошей, загородив ему дорогу. Мало того, с крыши дома, под которым застигло его это ненастье, покатилась и посыпалась черепица. Едва успел он увернуться от падающих обломков, как в спину ему с силой ударила струя ветра и дождя, сбила с ног и швырнула прямо на упавшее дерево, лицом вниз, в гору мокрых веток. Он не сразу выбрался — ветки пружинили и били его по лицу, кололи руки, мокрые листья липли к ногам и не отпускали. Весь исцарапанный, кое-как выпутался он из этих объятий, ступил на тротуар и, недолго думая, дернул первую попавшуюся дверь. Та на удивление легко поддалась и впустила его в сумеречный вестибюль како-го-то здания. Он различил лестницу, ведущую на второй этаж, по которой как раз в этот момент спускался долговязый человек в круглых очках, ставших на долю секунды совсем белыми — от блеснувшей на улице молнии. Человек быстро прошел к входной двери, закрыл ее изнутри на ключ и только тут заметил Гогу-Гошу.

— Вы на заседание комитета? — щурясь в темноте, спросил этот человек. — Проходите в зал, все уже собрались. — И исчез так же быстро, как появился.

Гога-Гоша, изрядно вымокший, с саднящей залысиной (видимо, кусок черепицы успел-таки по ней проехать), утер руками лицо, стряхнул с пиджака мокрые, плотно налипшие листья, тихо выругался и без всякого энтузиазма стал подниматься. На втором этаже он увидел приоткрытую дверь с табличкой «Читальный зал», из-за которой доносились приглушенные голоса, а дальше по коридору еще одну — с надписью «Посторонним вход воспрещен». Гога-Гоша предпочел, естественно, вторую дверь и оказался среди тесно поставленных стеллажей с книгами. Тут он окончательно понял, что находится в библиотеке, двинулся, оставляя на полу мокрые следы, вдоль стеллажей и набрел на квадратное окошко в стене, выходившее прямо в читальный зал и служившее, видимо, для выдачи книг. Он заглянул в это окошко и увидел следующую картину. За круглым столом в центре зала сидели интеллигентного вида люди — человек шесть, еще трое или четверо устроились на стульях у стены, на которой были развешаны портреты классиков русской литературы.

— Господа! Кто-нибудь знает, какой сегодня день? — спрашивал сидящих долговязый в очках, тот самый, что запер перед носом у Гоги-Гоши дверь.

Это был писатель-фантаст Тюдчев, в последнее время книжек уже не писавший (из-за невозможности их издавать) и теперь не знавший, к чему бы приложить свою буйную фантазию, собственно и сделавшую его в свое время писателем. Но по мере того, как приближался 2000 год, в голове его сам собой стал зреть некий проект «адекватной», как он говорил, встречи этой грандиозной даты. Он носился со своей идеей, приставал с ней к знакомым, даже писал письма в мэрию, но долгое время оставался едва ли не единственным человеком в городе, кого всерьез волновал этот вопрос.

— Ну и что, что 2000 год? — говорили ему. — Подумаешь! Ночью ляжем, утром встанем — вот тебе уже и 2000-й, и все то же самое, что было.

— Как же вы не понимаете? — горячился Тюд-чев, и от волнения у него даже очки изнутри запотевали. — Ведь это же необыкновенная дата! Она бывает только раз в тысячу лет! И как это замечательно, что именно нам с вами повезло дожить и присутствовать, а ведь могли бы родиться и умереть где-нибудь в середине этого тысячелетия!

Кто пожимал плечами, кто говорил, что в принципе согласен, дата действительно очень круглая, но что из этого следует? Какой такой повод для веселья? Постепенно Тюдчев все-таки отыскал в городе нескольких единомышленников, из которых и составился вскоре общественный «Комитет-2000». Кроме самого писателя в него вошли: бывший директор исторического музея Антиппов, архивариус затопленного пару месяцев назад архива Усердов, редактор городской газеты «Вперед», последний номер которой вышел полгода назад, Боря Олейнер и еще несколько представителей ныне безработной тихопро-пащенской интеллигенции. Собираться в давно закрытой библиотеке придумал сам Тюдчев. Теперь раз в неделю он приходил сюда пораньше, расставлял стулья и ждал остальных. Они являлись всегда по одному, стучали условным стуком в дверь библиотеки и вообще старались соблюдать конспирацию. Но несмотря на это, в городской мэрии скоро узнали про существование «Комитета-2000» и затею не одобрили, заподозрив под безобидным названием чуть ли не заговор с целью захвата власти. А потому на все исходившие из комитета предложения в мэрии отвечали: «Нет средств» и «Сейчас не до этого». В свою очередь члены комитета ничего другого от властей и не ждали, надеялись исключительно на свои силы и говорили так: «У них всегда нет средств и им всегда не до этого. Но ведь новый век не станет ждать, когда у нас появится другая власть — состоятельная и просвещенная, он близится, он грядет! И если не мы, то кто же выйдет ему навстречу?»

Правда, дальше разговоров дело у комитета пока не шло. Всякий раз, собравшись вместе, члены его пускались в длинные рассуждения о прошлом и будущем, а именно: о трагическом значении для судеб России века уходящего («А какой век не был для России трагическим?» — с пафосом восклицал историк Антиппов) и об уделе, уготованном ей в веке грядущем. Между тем времени на разговоры оставалось с каждым днем все меньше, пора было уже что-нибудь начинать делать, и существовал даже расписанный по пунктам план, но приступить к его реализации все никак не удавалось.

— Господа! Кто-нибудь знает, какой сегодня день?

— А что? Что такое? — заволновались члены комитета.

— Ровно сто дней до наступления 2000 года! Вот что такое!

— Как сто? Всего сто? — Редактор газеты Боря Олейнер достал из нагрудного кармана маленький календарик и стал считать в обратном порядке, начиная с 31 декабря. И вышло, что точно, как раз сегодня, 23 сентября, сто дней.

— Да… Летит время!

— Время летит, а мы сидим! — попенял собравшимся Тюдчев. — Надо же что-то делать, господа! Вот у нас в плане черным по белому записано: общегородская акция «100 дней прощания с XX веком». Так будем прощаться или нет?

— Проститься надо, но как? — вздохнул историк Антиппов, — Если бы музей функционировал, мы бы непременно экспозицию какую-нибудь соорудили — «XX век в истории города Тихо-Пропащен-ска». А? Звучит?

— Звучит, — согласился Тюдчев. — А если бы еще и библиотека работала, мы бы читательскую конференцию провели — «XX век в русской…», нет, не так — «…в русско-советско-российской литературе». Помните, какие у нас бывали читательские конференции?

— Да, а вот будь свет, можно было бы у нас на почтамте такое, знаете, электронное табло установить, — мечтательно произнес человек со следами ожогов на лице, начальник почтамта Жмулюкин. — Представляете? «До 2000 года осталось 100 дней», и каждый день зажигать новую цифру — 99…98… 97… Люди ходили бы мимо и видели, как истекает на их глазах время.

В зале стоял полумрак, ураган за окнами гудел, свистел и бился в окна ветками устоявших на ногах деревьев, а сидевшие за столом не обращали на него никакого внимания. Гога-Гоша понял, что и ураган, и заседание комитета — это надолго, обреченно сел на стул у окошка и стал слушать, время от времени ощупывая свежие царапины на лице. Теперь он не видел говорящих, а только слышал голоса.

— А давайте устроим символические похороны! — предложил между тем редактор газеты Боря Олейнер, молодой человек в сильно потертых джинсах и ковбойке. — Сколотим гроб, напишем на нем «XX век», торжественно пронесем по городу и закопаем рядом с Большой Свалкой. Дешево и сердито. А сверху можно даже плиту поставить: «XX веку от благодарных россиян».

— Тогда уж лучше — «…от неблагодарных». Больше соответствует.

— Тогда уж не плиту, а памятник! — встрепенулся дремавший в углу маленький старичок, бывший главный архитектор города Хорошевский. — Памятник XX веку!