Черный пролетарий (СИ)

— Горький же! — воскликнул Жёлудь.

— Во, а говоришь, не пробовал.

— Вечно ты кидаешься башкой Ктулху во тентакли, — Жёлудь разминал ушибленную руку, но разминалось плохо, кожа на куртке была толста и прочна. — Попадёшься начальству под наркотой, вообще никогда из нарядов не вылезешь.

— Напугал ежа голой жопой.

Винопитие, драка, покупка наркоты — вечер начался забойно. Михан достал красный платок, встряхнул, развернул, повязал на голову, умело закрутил узел на затылке. Тянуло совершать разнузданные поступки и вообще оторваться на полную катушку, как будто жил в Муроме последний день. Жёлудь последовал его примеру. Поплевал на ладонь, пригладил кудри. В таком прихорошенном виде они ступили на улицу Красных фонарей.

Им посчастливилось оказаться посерёдке, где красавицы не навязывались как на углах пролегающих вдоль Шанхая русских улиц. Там многоэтажные бараки имитировали гномятники Рабфаковских переулков. Там ночные бабочки роились бесстыжими стаями. Они находились под присмотром сутенёров, следящих, чтобы феи не вцепились друг другу в волосы. Там патрулировали наряды полиции. В муромском Шанхае полиции не было. Всем управляла триада авторитетов, на которую для формальности приходился один-единственный японский городовой Тояма Токанава, неизвестно как попавший в Великую Русь и почти окончательно спившийся. Здесь были все условия для анонимного отдыха состоятельных господ. В чинных борделях творились ужасные непотребства. Именно сюда завозили к полудню, во внеурочный час, когда все клиенты на работе, а красавицы на отдыхе, корзины с кошками, кроликами, валенками, крынки со сметаной, гусей, кур и бочонки икры. Мусорщики вывозили отходы производства, которые невозможно было съесть, ходи-поломойки надраивали паркеты и мебель, в китайские прачечные забирали бельё. Неприметные бухгалтера в круглых очках ловко считали прибыль и уносили в подземный дворец повелителя Сунь Хунь Вчая. Повара, среди которых в «господских» весёлых домах преобладали греки, отправлялись на рынок затариваться продуктами, угодными животу белых дьяволов. Фонарщики чинили фонари и заменяли свечи, добавляли масла в резервуары, сбивали нагар, подтягивали фитили. Сотни серьёзных людей кропотливо выполняли хлопотную работу, чтобы с наступлением сумерек улица озарилась цветом порока и, разгоняя покров темноты, забила фонтаном настоящая жизнь, исполненная всех смертных грехов, кроме уныния.

Очутившись в атмосфере чарующей безнравственности, лесные парни обнаружили, что человеческих лиц стало больше, почти как на нормальных улицах. На главной туристической тропе ходи составляли пропорцию обычную для Великого Мурома, только застройка осталась шанхайской. Теснились магазины и магазинчики, гостеприимно распахнули двери притоны и заведения. Загадочные вывески «Огурец с ушами», «Интим оптом с фабрики», «Шоу трансвиститов Сельский туризм», «Сексуальные здравоохранительные лекарства», «Самый центр мужчшн», «Нецелованная свинина» и «Контрабанда Гон-Конг» будоражили воображение. Куда тут идти? Что лучше, «Гонконгская женская лепёшка» или «Оскорбить уложить»? Не попасть бы в нехорошее…

— Во, давай за ними, — пристроился Михан за парочкой господ в касторовых цилиндрических шляпах, роскошных чёрных сюртуках, шёлковых брюках со стрелкой и лакированных штиблетах. — Эти знают, куда топать.

Они догнали господ, чтобы не потерять в толпе гулящих, и услышали обрывки беседы.

— …ладно, предки которых здесь четыреста лет назад поселились. Но ведь новые всё едут и едут, достаточно оглянуться. Пусть бы прибывали с товарами, продавали и возвращались восвояси, не оседая на Руси. Что им дома не сидится?

— Они не хотят и не могут. Они в Китае никому не нужны, их там слишком много. И потом, здесь они обвыкаются. Приноравливаются к русской пище, перенимают наши обычаи. Дальше край, пути назад нет. Брошенные на произвол судьбы, они подбирают огрызки, пока другие набивают мошну. Как им здесь выживать, неизвестно. Диаспора помогает, чем может, но вся работа приезжих — мусор, проституция, да мелочная торговля. Их удел — страдания, коих всё больше.

— Страдания? Да вы посмотрите на их рожи. Что-то я не вижу отмеченных печатью скорби и лишений, — засмеялся скептически настроенный приятель.

— Вы просто не разбираетесь в китайцах. Тот, кто однажды это видел, будет замечать всегда, — с нездешней тоской парировал его собеседник, грассируя.

— Хо-хо! Не считаете ли вы то мяуканье, кое не раз слыхивали в сих диспозициях, что китайские шлюхи издают, признаками физической боли или душевных терзаний?

— Уели, сударь, уели, — капитулянтски рассмеялся сочувствующий китайцам.

— Либеральные ценности лучше всего обретать в звонкой монете, — попутчик оказался изрядным циником, переводя разговор в приватное русло. — Если китайцы у нас размножаются, значит, это кому-нибудь нужно. В свете последних событий, знаете ли вы, кому выгоден этот… — махнул он тростью на пол-Шанхая сразу. — …этот Содом?

— ?

— Тому, кого собираются выдвинуть избиратели из числа китайцев.

— И?

— Мне сегодня с утра сказали…

Собеседник понизил голос, и нехитрая уловка возымела действие, главного Жёлудь не расслышал. Господа синхронно завернули на низкое крыльцо, застеленное ковровой дорожкой, вытерли ноги о половик (двери перед ними распахнулись сами) и скрылись внутри публичного дома.

— Пойдём? — приоткрыв рот, Михан обозрел роскошный фасад, оштукатуренные колонны с портиком, роскошную вывеску «Чертоги».

Он не был уверен, что их сюда пустят.

— Отчего же, войдём, — тряхнув головой, Жёлудь увлёк друга в недра заведения.

Двустворчатые двери предупредительно открылись. В прихожей обнаружился привратник — обрюзгший лиловый негр в смокинге, накрахмаленной манишке с галстуком-бабочкой. В штанах и штиблетах, разумеется. Парни удивились, как так, один? Привратник же, и вовсе не прикасаясь к дверям, двинул вделанный в стену возле вешалок длинный медный рычаг. Скрипнул механизм, заклокотала под полом смазанная цепная передача, створки сами собой закрылись. Проклятые китайцы с порога нашли, чем удивить!

Жёлудь сунул негру грош. Привратник раздвинул в восторженной улыбке толстогубую пасть, полную белоснежных зубов. Услужливо отодвинул портьеру. Парни вошли в залу, обставленную с шиком, но без упора на восточный колорит. Повсюду был бархат, складчатые ткани, бахрома. У стен ждали плюшевые диваны с басонами, будуарные кресла, резные столики, кадки с фикусами. В зале было тепло и сухо, недавно протапливали. Пахло соломой, золой, пылью, молотым чёрным перцем и смесью ароматных вод. У дальней стены размещался небольшой бар с уютной стойкой, возле которой успели расположиться оба давешних господина, немедленно прошествовавших в привычное место. Они устроились на высоких табуретах в позах несколько фривольных, чувствуя себя желанными гостями.

— Ну, чего? — тихо спросил Жёлудь, стоя у входа и потирая руку.

— Присядем, чего стоять, — негромко и смущаясь ответил Михан.

Друзья направились к ближайшему дивану и опустились в его глубокие недра, ожидая претворения в действие процедуры, начало исполнения которой было неведомо.

Из прохода сбоку от бара появилась немолодая китаянка в парчовом платье с воротничком стоечкой, кружевами и вышивкой. На её потасканное лицо наложили отпечаток характерными морщинами лживость, жадность, скрытое высокомерие и тщательно запрятанный страх. Надменно повертела жалом, ища работниц и работников, не нашла, тут же расплылась в фальшивой улыбке, встала за стойку, с наигранным радушием приветствовала господ.

— Куда ушёл ваш китайчонок Ли? — иссохший господин с красными щеками чахоточника, судя по голосу, тот самый циник, небрежно расправил черепаховый лорнет на тоненькой чёрной ленточке, с шаловливой двусмысленностью рассмотрел чрез него хозяйку заведения, словно хотел узнать её получше.

— Зя водкой усёр, — быстро прожужжала китаянка. — Девоськи сейцас придут.

— Мятного ликёру, — потребовал циник, словно бы томясь от ожидания.