Черный пролетарий (СИ)

— Благодарю, уважаемая, нам пора в Шанхай, красавицы заждались.

Михана с вина повело неожиданно крепко. Казалось бы, всего литр усадил. С пары кружек пива только развеселился бы, а тут вона как. Вино — зелье сладкое как греческая смоковница и коварное как греческая баба.

— Чё-т' ты рано набрался… Ранний! — Жёлудь не сдержался и захохотал.

«Как дурак», — подумал он чуть погодя.

— Тебя-то самого убрало, — дубина, — язык у Михана молол справно, а ноги не слушались. — Нешто… чего делается… Осяду в Великом Новгороде, заведу свою пивнуху с метаксой и винами.

Они брели по задворкам, где очутились незаметно для себя. Только что вроде подымались из-за стола и плелись через зал к еле видимой сквозь табачный дым двери, а сейчас как-то сразу оказались на улице, которую улицей-то назвать было нельзя, в слякотном каком-то переулке без дорожного покрытия.

— Во мы дали, — Жёлудь старательно дышал полной грудью, свежий воздух помогал осознавать себя. — Слушай, Ранний, тебе не рано лавку открывать? Ты вроде хотел в дружину идти, да и твой стартовый капитал в чужих карманах по большой дороге ездит.

— Я в дружину пойду! — Михан замычал как обиженный бычок. — Послужу светлейшему князю, оженюсь, — похоже, эта мысль крепко засела у него в голове. — Денег награблю, остепенюсь, дом, детишки, пороть буду. Стукнет мне лет сорок, тогда я со службы уволюсь и открою винный подвал. А может у грека какого отожму! — пришла ему в голову бодрящая мысль.

— Вдруг не срастётся? — едко спросил Жёлудь. — Никакая баба не пойдёт за такого засранца. Деньги ты всадишь в азартные игры, потому что куража у тебя через край, а предприимчивостью отцовской ты отродясь не блистал. Наживёшь к сорока годам, как Сверчок, десяток рубленых ран и елду на гайтан.

— Тогда и не жить мне! — топнул Михан и скрипнул до боли зубами.

— Сам себе выбрал, Ранний, — утвердил приговор судьбы Жёлудь с характерным эльфийским прононсом.

Прозвучало так, словно высказался сам председатель Садоводства меряющийся величиной Хирша доктор физико-математических наук Актимэль, чья клубника самая крупная. Михан кивнул, сурово и серьёзно.

Переулок вывел друзей к тупику. У забора мочился мужик, опершись рукой о доски и не обращая ни на что внимания. Михан подкрался и хлопнул его ладонями по ушам. Мужик вскрикнул и упал лицом вниз в мочевую лужу.

— Такъ! — утвердительно сказал Михан.

— Во ты злыдень, — вздохнул молодой лучник, который в этот вечер никому не желал плохого.

— Нефиг ссать. Темнота друг молодёжи, в темноте не видно рожи, — объяснил сын мясника и плотоядно оскалился.

— Пошли в китайский квартал, — потянул Жёлудь. — Мы по ночным бабочкам загулять хотели.

— По красавицам, — настаивал на своём стажёр, беспомощно озираясь, с трёх сторон были стены. — Куда отсюда идти? Веди, ты у нас Иван Сусанин.

— Как мы вообще здесь оказались? — улица Куликова виднелась далеко позади, их обступали дома, в окнах теплился свет лучин, свечек и ярких сорокалинейных ламп в редких богатых квартирах.

— Коня зашли привязать, вот зачем, — Михан распустил мотню и облегчился на мужика, который поскуливал, держась за голову. Мужик вяло заворочался и попытался грести, приподнимая голову на манер пловца кролем. — Что встал, дурень, присоединяйся, утопим эту зассыху.

Жёлудь чувствовал, как улетучивается настроение быковать, а хочется посидеть в приятной компании, желательно, женской.

Вместо приятной женской компании получилась неприятная мужская.

— Что творите, изверги?

Выкатившаяся из подъезда троица молодых ребят была настроена пресекать творящиеся на улице безобразия. «Томная ночь» приучила пацанов блюсти нравственность у себя под окнами, красить скамеечки и вести здоровый образ жизни хотя бы из соображений подросткового нигилизма и подкреплённого юношеским максимализмом чувства противоречия к несовершенному миру взрослых. Им стукнуло годов по шестнадцати, но они были дерзкими, трезвыми и вышли не с пустыми руками. Один держал крепкое полено толщиной пальца три, второй помахивал топорищем для большого плотницкого топора, у последнего вокруг ладони был перехлёстнут ремень с литой медной бляхой.

— За что мужика прессуете?

— С какого района?

Пацаны нацелились на гламурного хлыща с кудрями, в куртке без рукава, который стоял ближе. Все вопросы сыпались на него, но они не требовали ответа, а служили для разогрева перед дракой.

— Во попали, — прокряхтел Михан, застёгивая ширинку.

Тон его показался Жёлудю гласом довольного человека, долго выпрашивавшего у товарища Судьбы милостыню и за свои потуги вознаграждённого.

«Пьяный не справлюсь, — испытывая глубочайшее сожаление, Жёлудь потянул из-под полы рукоять трофейного ножа, чернёный клинок легко покинул ножны и остался в темноте неприметным. — Буду только резать. Пущу кровь, с неё образумятся».

— Чё молчишь?

— Приссал?

— Москвичи?

Покачиваясь, рядом встал Михан.

— Готов?

— Я не отступлюсь, ты не обделайся.

— Тогда и не жить мне!

Если пацаны и почуяли запах жареного, дать в тормоза не успели. Михан подпрыгнул и впаял обеими ногами в грудь парню с поленом, как учил Скворец. Драться пьяный стажёр вздумал по приёмам ратоборцев, чтобы опробовать в условиях, приближённых к боевым. Пацаны не ждали столь наглой атаки и спутали начинания. Они даже не загасили упавшего после атаки Михана.

Вино приструнило ноги. Жёлудь не рыпнулся, когда топорище врезалось в предплечье, а только прикрылся согнутой рукой. В глазах помутилось от боли. Жёлудь шатнулся, но устоял. Пацан не зверствовал, в голову не метил, а снова ударил в то же место близь плеча. Он привык дуплить пьяных и ведал, как с пары ударов посадить человека, не причинив существенного вреда. Жёлудь вытерпел. Колени ослабли. Захотелось плюхнуться и передохнуть. Качнулся вперёд.

В тот же миг остриё ножа чиркнуло мальчишке по горлу.

Пацан замахнулся топорищем, но почувствовал боль, отпрянул. Провёл рукой по шее, захрипел, поднёс руку к глазам. Ладонь была в крови, с перепугу показалось, что на вдохе в рану входит холодный воздух. Пацан истошно заорал, бросил топорище, закашлялся и бросился в дом.

Жёлудь улыбнулся и шагнул к свалке.

Парня с ремнём Михан одолел, пригнувшись и бросившись в атаку. Ударил головой в пузо, поймал согнувшегося противника в захват, приподнял и швырнул об землю. Топнул по рёбрам литой подошвой берца. Подпрыгнул и обрушился обеими ногами на живот. Пацан скрючился и заскулил. Потирая спину, куда несильно прилетела бляха, стажёр развернулся к юноше с поленом, вскочившему на ноги.

— Куд-да?! — размахнувшись кулаком, Михан от всей души пробил пацанчику фанеру. Ревнитель уличного порядка скукожился, задохал, закрёхал и не смог ответить на этот простой вопрос.

Потирая плечо костяшками пальцев, сжимающих нож, приблизился Жёлудь, пьяно и зверски улыбаясь.

— Давай валить отсюда. Темнота вещь хорошая, но резаный щас тревогу поднимет.

Зашагали быстро прочь из тупика.

— Человек человеку драйв, — Михан встряхнулся.

— И не говори.

— Ты бы нож убрал.

— Спецом руку отсушить хотел, гнида, — молодой лучник пристроил клинок в ножнах и снова принялся массировать ушиб. — Прикинь, топорищем бил.

— Никогда о таком не слышал.

— Научил же кто-то козла, — поморщился Жёлудь. — Больно прилетает, слушай.

— Столичные примочки, — как бывалый, определил Михан. — Да только хрен им в грызло. Видал, как я их уделал?

— Не помню, чтобы ты так дрался когда-нибудь. Это тебя спецом научили? — подпустил Жёлудь. — Или тебе в роте фанеру напробивали, а ты на молодых оторвался?

— Дурило, не знаешь ни хрена. В дружине сразу учат конкретным боевым примочкам, чтоб не только за себя постоять, но и товарища прикрыть. От сплочённости зависит победа всего подразделения, а от подразделения может зависеть войско и судьба Родины, — пафос дал понять, что со стажёром провели занятия по политической подготовке. — Ты только из лука стрелять умеешь. В рукопашной супротив княжеского ратника ты ноль. Даже я в ближнем бою тебя победю.