Черный пролетарий (СИ)

— Это так, — сказал старый лучник. — Но если мы начнём сражение прямо сейчас, я вас убью.

— А мне неважно! — голос Пандорина сорвался. — Я хочу умереть!

— Тогда я вызываю вас на дуэль, — Щавеля начинало это забавлять.

Ерофей Пандорин приободрился.

— Раз вы вызываете меня, тогда выбор оружия за мной. Я выбираю пистолеты.

— Это даёт вам шанс, — отдал должное предусмотрительности начальника сыскарей старый лучник.

«Дуэль! Дуэль!» — пронёсся шёпот по бельэтажу.

Князь Пышкин отвёл стреляться в бильярдную комнату, которая тут же получила название дуэльной. Вопреки ожиданиям Щавеля, им не подали ритуальных кремневых пистолей. Пандорин принёс с собой маленький служебный ПСМ, а отец Мавродий снабдил напарника своим револьвером, с которым, похоже, не расставался. Князь Пышкин своей волей назначил в секунданты Пандорину полицейского чина, а Щавелю жандармского офицера. Под их присмотром оружие было разряжено, проверено и заряжено обратно одним патроном каждое. Противники разошлись к дальним стенам бильярдной, о которой было известно, что она длиной двадцать метров.

— Господа, не желаете ли вы примириться? — елейным тоном вопросил отец Мавродий.

— Желаю, — сказал Щавель.

— Нет! — мотнул головой Пандорин.

— Тогда сражайтесь, и да рассудит вас умение, — благословил на смертельную схватку священник-детектив.

«Швед силой, грек хитростью, — помыслил о движении материальных средств на Руси тихвинский боярин, — результат же всегда один и немного предсказуем». Но раздумывать о постороннем было некогда, и он сосредоточился на противнике.

Пистолет в руке Пандорина был маленький, чёрный и совсем не страшный.

— Брось его! Он тебя недостоин! — рявкнул Щавель.

Пандорин отбросил ПСМ. Посмотрел на пустую руку и заплакал. Ему так не хватало командного голоса отца! Он нашёл силы наклониться и поднять оружие.

— Я буду стрелять! — крикнул он.

— Валяй, стреляй, — безразличным тоном предложил Щавель, глядя Пандорину в глаза. — Поработай за противника.

Едва он договорил, как в руке Пандорина сверкнуло и хлопнуло. За спиной Щавеля разлетелось зеркало. Кто-то вскрикнул. Все разом загомонили.

— Ваш ход! — воскликнул Отлов Манулов и зааплодировал в предвкушении.

Щавель тронул пальцем спусковой крючок.

«Если жизнь телесная не спасительна, — вспомнилось ему. — Делом милости… Несчастный всё равно обречён».

Револьверный спуск выбрал ход. Курок упал на капсюль, оружие дёрнулось, Пандорина на миг заволокло дымом.

От стен, вдоль которых сгрудились зеваки высшего света, посыпались аплодисменты. Официанты стали разносить шампанское.

— Превосходный выстрел, — похвалил князь Пышкин.

— Это не лук, — безразличие сквозило в голосе Щавеля, и князю было непонятно, сожалеет он или радуется, что всё закончилось именно так. — Совсем не лук.

Раболовецкий караван совершил долгий дневной переход. Двигались форсированным темпом. Щавель спешил удалиться от источника Силы, которой не мог противостоять. Он категорично поставил перед фактом командира пехотной роты рекрутёров, выделенной в помощь для добычи диких мужиков:

— Идти будем от обеда и до упора. Готовься ночевать в лесу, капитан.

Командир роты не осмелился возразить. Он был отнюдь не обласкан на службе, одет в обтрёпанную шинель, а во впалых щеках скопилась грязь. Рота кадровиков огнестрельного оружия не имела. Она была заточена под поиск и набор персонала на работы широкого профиля. Тестированием и дрессировкой, равно как боевыми действиями с пулом кандидатов, занимались совсем другие руки невольничьего рынка. Поэтому конфликтовать с новгородским опричником при семидесяти конных головорезах капитан воздержался.

«В армии у них солдаты биты-пороты, живут на довольствии впроголодь, вместо боевой подготовки используются на тяжёлых работах, ни разу не воевали. Такая армия не может победить, но пленных конвоировать годится», — вынес вердикт Щавель, насмотревшийся за время пребывания в столице на великорусскую пехоту.

На ночёвке он увлёк Жёлудя ужинать к костру с Лузгой и Альбертом Калужским, при котором неотлучно находился его обещанный раб. Пора было сплачиваться с группой. Путь в Орду начинался с первой ночёвки.

Бывший верховный шаман Москвы прислушался к движениям души командира.

— А ты, — промолвил он, — ни о чём не жалеешь.

— Кто-то должен, — ответил старый лучник, неподвижно глядя в огонь.

— Ты слуга закона, но не слуга народа, — сказал Мотвил. — Народ тебя боится.

— Так и положено, ведь я не служу народу, это народ служит мне, а я служу светлейшему, — резонно заметил Щавель. — У нас власть светлейшего князя Лучезавра, а не власть народа. И всякий, задумавший этот ход изменить, будет безжалостно истреблён.

Покои в глубине президентского дворца замерли в тиши по случаю позднего часа. В маленьком кабинете, отделанном ореховыми панелями, горела на столе электрическая лампа под зелёным стеклянным абажуром. Глава государства Северная Центральная Азия, которое западные соседи называли Железной Ордой, приводил в порядок мысли после вечернего совещания. Затягивался папиросой, прихлёбывал остывший чай, утрясал план на завтра.

Он скорее почуял, чем услышал шаги мягких сапог по толстой ковровой дорожке. В дверь деликатно постучали. Медведеподобный кобель кавказской овчарки, лежащий возле кресла, повернул башку. В маленьких карих глазах блеснули красные огоньки недоброй готовности.

— Свои, Кябир, — чуть слышно сказал президент, опустил руку, окунул пальцы в тёплую шерсть. Овчар давал ему силу, а сила была нужна, потому что от неурочного визита кроме напрягов ждать было нечего.

— Разрешите войти? — секретарь, невысокий башкир с большими залысинами, с коротким рядом орденских планок на кителе, не переступал порога.

Президент откинулся на высокую спинку деревянного кресла. Кябир, узнав давнего знакомого, по желанию хозяина зачисленного в регистр 'Свои', притушил кровавые огоньки.

— Входите, — устало сказал вождь, в свете лампы было видно, как шевельнулись губы. На лице выше усов лежала тьма.

Он понял, что случилось нехорошее. Что конкретно, ему сейчас доложат.

Секретарь прижимал к бедру коричневую кожаную папку с золотым тиснением 'Входящие'. В отличие от чёрной папки 'На подпись', эта никогда не несла в неурочный час приятных вестей.

— Поступила радиограмма, — секретарь раскрыл папку и деликатно опустил на стол розовый лист с ровными строчками машинописного текста. — На участке Великий Муром — Арзамас прекращены путевые работы. Руководящий состав частично истреблён по национальному признаку. Местные рабочие уничтожают татар и москвичей. Китайские землекопы разбежались. Здания передвижного городка путейцев и строительная техника сожжены.

Тот, кого наивные избиратели из глубинки и дремучие урыски называли ханом Беркемом, резко подобрался. Взял листок, ухватил глазами длинную радиограмму. О волнениях в столице Великой Руси его ставили в известность, но что дикарские пляски затронут Главный Проект, легший в основу предвыборной программы, президент Северной Центральной Азии помыслить не мог. Реальный срыв графика работ стал таким болезненным уколом, что Кябир забеспокоился.

Президент поднял голову, и тьма поднялась вместе с ней.

О ночном отдыхе можно было забыть. План на завтрашний и последующие дни потребовал кардинального пересмотра.

Низкий рокочущий голос, от которого у секретаря задрожали колени, наполнил кабинет и вырвался во внешние покои, напугав охрану:

— Принесите жертву Росатому!

Приложение