Чудесный переплет. Часть 1 (СИ)

Утром, дождавшись, пока Женя уйдёт на занятия, я быстро собрала вещи и перебралась к подруге в общежитие, не оставив ни записки, ни прощального письма. Несколько дней я не появлялась в университете, не отвечала на его звонки. Теперь сожалею о том, что не поговорила с ним… Кто знает, может, что–то удалось бы исправить? Во время его монолога я не проронила ни слова, не постаралась переубедить… Возможно, всему виной мои собственные обманутые ожидания? Да, я не ожидала от него такой реакции на известие о беременности, но, если оценить ситуацию беспристрастно, какой ещё реакции следовало ожидать от любого нормального человека? Разобраться в своих ощущениях, мыслях и эмоциях, заставить себя думать здраво, абстрагировавшись от всего лишнего, мне, увы, не удалось. Будь я немного зрелее, мудрее и не столь категорична, вероятно, всё равно ушла бы от него, но не совершила бы непоправимой ошибки, которая обернулась для меня трагедией, обесценившей смысл существования на этом свете… навсегда и безвозвратно обесценившей… Но тогда я решила, что Женя недостоин иметь ребёнка, по крайней мере от меня, и через несколько дней сделала аборт.

Помню, как перед подачей наркоза пожилая женщина–врач в последний раз спросила, словно гвоздями прибивая меня к креслу тяжёлым, укоризненным взглядом: «Вы точно решили? Делаем?»; помню, как язык одеревенел и прилип к нёбу, как будто протестуя и не желая подтвердить мои намерения; как каждая клетка моего тела напряглась и сжалась в немом крике страха и отчаяния, ретранслированного подсознанием: «НЕ–Е–Е-Е–Е–Е-ЕТ!!!«… Мне показалось, что крохотное существо, развивавшееся внутри меня, поняло, что его хотят убить, и из последних сил отчаянно взывало к справедливости… а может, это интуиция пыталась меня остановить? Раздираемая противоречивыми мыслями, испуганная, несчастная и подавленная, я с трудом выдавила из себя: «Делаем… Пожалуйста, осторожно… это первая беременность… у меня ещё нет детей…» И теперь уже больше не будет… никогда…

Операция дала осложнения, последовала ещё одна операция, затем длительное лечение, и в заключение прозвучал окончательный приговор медиков: никогда и никакими доступными на сегодняшний день методами и способами я не смогу иметь собственных детей… После операции я долгое время находилась на больничном, который плавно перетёк в академический отпуск, а из отпуска я вышла уже студенткой другого вуза.

Никто из моих друзей так и не узнал о том, что произошло, все знали лишь, что по какой–то причине мы с Женей расстались. А с Женей мы так больше и не увиделись: после расставания я поспешила забыть о его существовании и предприняла все мыслимые и немыслимые усилия для того, чтобы наши пути никогда не пересеклись. Лишь однажды я ответила на его телефонный звонок и, не утруждаясь ответом на приветствие, спокойным, ровным голосом отрезала в трубку: «Женя, ребёнка больше нет. Между мной и тобой тоже ничего больше нет и не будет. Не ищи со мной встречи и не звони. Прощай».

После всего происшедшего, замкнувшись в себе, я стала избегать близкого общения с мужчинами, перестала посещать вечеринки и иные увеселительные мероприятия, с головой окунувшись сначала в учёбу, потом в работу, потом в работу и новую учёбу. Годы летели. С течением времени я практически справилась со своими внутренними проблемами и стала прежней… или почти прежней, потому что трагедия заставила меня пересмотреть взгляды и убеждения на многие вещи.

Значимых минусов моего перерождения было всего два, но зато какие. Во–первых, я задрала до немыслимых высот планку, которой должен соответствовать мужчина, за которого я выйду замуж, а вызвано это ужесточение требований было отчасти вторым значимым минусом, а точнее, комплексом — комплексом неполноценности бесплодной женщины. С момента трагедии прошло несколько лет, почти все подруги вышли замуж и… родили детей. По словам знакомых, даже Женя давно был женат и имел полугодовалого сына. Только у меня уже никогда не будет своего ребёнка, и я не познаю счастья материнства…

Постепенно я перестала общаться с подругами, не в силах выслушивать бесконечные рассказы об успехах их чудо–малышей, ощущая себя на их фоне ущербной. Лишь с друзьями–мужчинами я по–прежнему чувствовала себя комфортно, поэтому и поддерживала отношения только с ними…

Я закончила рассказ и замолчала, уставившись на угли догоравшего костра. Невероятно, но впервые за столько лет мне не только удалось говорить об этом, но удалось говорить об этом спокойно. Раньше одни только мысли о случившемся — если дать им волю — провоцировали истерику и заканчивались жесточайшей депрессией, граничащей с желанием покончить жизнь самоубийством. Не могу сказать, что я почувствовала себя счастливой, излив ребятам душу, но мне стало значительно легче дышать. Давно нужно было выговориться… ещё несколько лет назад.

Погружённая в рассказ, я и не заметила, как ребята перебрались поближе ко мне и теперь сидели по бокам, нежно обнимая меня за плечи.

— Молодец, что выговорилась, — ласково сказал Матвей, заботливо поправляя куртку на моём плече. — Теперь тебе будет легче. И вообще… на свете тысячи… нет, миллионы женщин, которые не могут или не хотят иметь дет… — мужчина осёкся, в очередной раз получив кулаком в бок от друга.

— Да мне плевать на остальных! — с вызовом воскликнула я, чувствуя, как снова начинаю ощущать себя несчастной. — Тем более на тех… на тех… неженщин, у которых нет никаких противопоказаний для родов, и при этом они не рожают… Без ребёнка женщина не может называться женщиной, понимаешь ты это или нет?! Это её долг, обязанность перед природой — стать матерью! — всё сильнее горячилась я.

Иван стиснул зубы и метнул в друга убийственный взгляд. Не было бы между ними меня — точно пришиб бы бутылкой.

— Ш–ш–ш-ш-ш… успокойся, ш–ш–ш-ш-ш… — словно расстроенного ребёнка, принялся утихомиривать меня Иван, ещё крепче обняв рукой и легонько раскачивая из стороны в сторону, точно убаюкивая. — Ты совершила ошибку… да даже ошибкой это сложно назвать, — Иван старательно подбирал слова, — ты сделала то, что по той или иной причине делают миллионы женщин, но по воле судьбы оказалась в числе тех, кому… мягко говоря, не повезло. Это прозвучит странно, но в том, что ты не сможешь родить, нет твоей вины, ведь ты хочешь, но не можешь. А это не всё равно.

Я слушала его и чувствовала, как слёзы, готовые к наступлению, медленно заполняют глаза. Славный, славный мой Ванечка! Спасибо тебе за всё! Именно эти слова я без устали внушала себе в бесчисленных безуспешных попытках оправдаться перед самой собой и именно эти слова жаждала услышать из уст постороннего человека, который не только говорит, но и думает так же… В порыве благодарности я крепко прижалась к его груди и, уткнув лицо в футболку, горько разрыдалась.

— У… у… меня… ккк–комплекс неполноце–е–енности развился, от ко… ко… которого я ни–и–икак не могу изба–а–а-а–а–авиться, — прорыдала я. — Я ни–и–и-и-когда не с… с… с-могу стать ма–а–а-а–а–атерью… Ккк–кому я ттт–така–а-а-ая ннн–нужна–а-а–а–а-а…

С трудом разобрав сквозь рёв смысл сказанного, Иван резко оторвал меня от себя и требовательно рявкнул:

— А ну, посмотри мне в глаза, слышишь? Посмотри! — И, дождавшись, пока я, мгновенно забыв про рыданья, удивлённо подняла на него глаза, жёстко отчеканил: — Ты что несёшь, а? Ты, умная женщина! Почему ты не можешь стать матерью, что мешает? Кто сказал, что матерью может считаться лишь та, которая родила?! Покажи мне его — и я набью ему морду!

Мужчина буквально рассвирепел, мне ещё не доводилось видеть его таким.

— …или ты считаешь, что матерью можно назвать эту… эту… это чудовище, по вине которого сегодня едва не погибла Машенька?! — горячился Иван. — Она, что ли, мать?! Я не хочу умалять заслуги рожавшей женщины. Наверное, рожать сложно, но роды длятся несколько часов… ну, сутки, а впереди у новорождённого лет двадцать бессознательной и полусознательной жизни, и именно в этот период больше всего нужна мать — та, которая вынянчит, вырастит, сбережёт и введёт во взрослую жизнь, а потом ещё и с внуками нянчиться будет!