ПП. Благие намерения (СИ)

Пока надоедливый оборотень обрабатывался, я наполнила два крошечных пульверизатора тем, что нам еще понадобится, еще раз переделала расчеты, нюхнула порошка «Inu» [43], закрыла глаза и проверила действие Tabula Rasa. Работает. Да и зрительно сосредоточиться на Ерше оказалось очень сложно — при том, что зелье варила и наносила я сама! Отлично выполнено!

Мы вышли из дома в начале третьего, так никого и не потревожив, и окунулись в самый разгар рабочего дня в Одессе. Ночной снегопад по-новогоднему украсил улицы города, и по пути нам то и дело попадались ошалевшие от радости стайки детишек, наскоро слепленные снеговики разной степени упоротости и следы широких полозьев на заснеженных крышах автомобилей. В преддверии Нового Года народ безостановочно сновал туда-сюда, и если меня то и дело ненароком задевали, то Ерш скользил сквозь поток людей, как привидение, то и дело выдергивая меня из-под чьих-то ног.

До университета добрались на автобусе и без приключений. Серая громада учебного заведения казалась необычно тихой сегодня, когда почти все пересдачи закончились еще утром, и свет горел только в трех окнах — в деканате, бухгалтерии и в кабинете 226. В светлом квадрате то и дело показывался силуэт Кистецкого. Я незаметно указала Ершу на нужное окно и лишь краем глаза заметила, как смутная тень проскользнула через парадный вход, у которого уже сгрудилась могучая кучка адептов романо-германской филологии. Меня поприветствовали довольно вяло — Яся нервно курила, не выпуская руку Вишневской, Лешак и Борзина в последний раз проверяли аппаратуру, спрятавшись от глаз подлого препода под широким козырьком, Леня же пытался развеселить девчонок, воспринимая ситуацию как удар по его маленькому уютному платоническому гарему. Я — без комментариев.

— Есть одна идея, — сказала я, вызвав легкий всплеск интереса, — Только ничего не спрашивайте, не уверена, что сработает. Если поймают, вам лучше ни о чем не знать, поэтому действуйте, как мы планировали. Если через пятнадцать минут после начала не подам знак — выбиваем дверь и рвем когти. Примитивно, как амеба.

— Помощь нужна? — деловито спросила Яся, щелчком отбрасывая окурок.

— Нет, — ответила я и потерла замерзшие уши, — Лучше сами не попадитесь.

Леня посмотрел на часы.

— Пора, — и наша воинственная группа двинулась по коридорам навстречу общим неприятностям. Я чувствовала себя, как героиня фильма «Миссия невыполнима», и это совершенно не радовало.

14–57. Занимаем позиции. Вишневская — перед дверью в кабинет 226, Ерш рядом с ней, абсолютно никем не замеченный, остальные филологи — этажом ниже, в кабинете 116, открывают окно и устанавливают с помощью селфи-штатива крошечную камеру на нужную раму. Процедура требует нешуточной акробатической подготовки. Спонсор техподдержки — новый папик Борзиной.

Я стою под дверью в деканат в другом конце корпуса на первом этаже и молюсь.

15–00. Танюша заходит в кабинет. Операция начинается.

Я решительно стучусь, просовываю голову в деканат, благодарю всех богов оптом и спрашиваю:

— Извините, Алиса Васильевна, у вас наш журнал не потерялся?

Замдекана Соломит — типичная «очкастая мышь» из тех, кто хронически ночует на работе — отрывает голову от ведомостей, нервно поправляет цепочку на тощей бледной шее и тоненьким голоском отвечает:

— Его Борис Леонидович забрал, на пересдачу.

— Ой! Спасибо, а то нам нужно кое-что перепроверить…

Впрочем, уже можно ничего не говорить — Соломит теряет ко мне интерес и снова уходит в ведомственный транс, не мешая незаметно разбрызгивать жидкость из припрятанного в ладони пульверизатора. Я тихонько закрываю дверь, сажусь на пол в позу лотоса и изо всех сил представляю, как молекулы редкого и исключительно дорогого декокта «Voice» [44] перегруппировываются и летят к замдекана. В похмельной голове гулко бухает чугунный шарик боли — есть контакт. Мамочки, это вам не чесоточный порошок по воздуху гонять, тут думать надо. А что нам надо думать?

«Этот Кистецкий потерял всякий стыд, — транслировала я, шипя от боли, — Почему я должна заниматься его ведомостями? Как он смеет относиться ко мне, словно я его служанка?! При всех называет меня мымрой, еще и заперся сейчас с этой бедной девочкой… А вдруг слухи — правда? Нет, он просто мерзавец! Я пойду и выскажу ему все прямо сейчас!».

Секунды тянутся мучительно медленно, а упрямая замдекана все еще противится моей воле. Если бы очкастая грымза слушала хоть кого-то, кроме себя, я бы просто с ней поговорила, но жизнь — боль. Как голова-то болит, кстати… Но я продолжаю сыпать семена на хорошо удобренное ненавистью и презрением сознание. Ни с кем другим у меня просто не получится, значит, это будешь…

Ты!

Последним отчаянным усилием я наконец-то сталкиваю этот камень в пропасть. Из носа на ярко-голубой свитер капает кровь, а Соломит встает из-за стола и решительно выходит из деканата. Я едва успеваю отскочить в сторону, когда очкастая фурия проносится мимо меня, яростно бормоча ругательства. Ну, Ерш, не подведи — я достаю из кармана крошечного медного скарабея и сжимаю ему брюшко, подавая сигнал его брату-близнецу в кармане оборотня, а затем на всех парах мчусь

за Соломит. На полпути до нас доносится истошное ржание и испуганный крик Вишневской, и до кабинета 226 мы практически летим, а когда заветная дверь распахивается под напором замдекана, нам предстает зрелище, которое отныне останется одним из лучших воспоминаний всех присутствующих — и в то же время одним из худших.

Абсолютно голый Кистецкий с невероятной для своих объемов грацией скакал по партам, нечленораздельно ржал и с наслаждением поедал старую половую тряпку, а перепуганная Танюша метнулась к нам из дальнего угла кабинета.

— Слава Богу, вы здесь! — надрывно всхлипнула она в область нагрудного кармана Соломит, ни капли не играя, — Он сошел с ума, кошмар какой-то!

Замдекана вдруг улыбнулась — так, наверное, улыбаются нильские крокодилы — неловко погладила Вишневскую по голове и с видимым наслаждением набрала на мобильном телефоне номер скорой психиатрической службы под аккомпанемент громкого топота. Филологи с камерой добрались до нас секунд через пятнадцать, порадовав совершенно обалдевшим видом и видеорядом исключительно хорошего качества. Серая тень оборотня выскользнула из кабинета, по дороге довольно кивнув мне.

Занавес.

Через час мы с Ершем шли по Успенской, презрев толкотню и давку общественного транспорта. Небо стремительно серело, меня слегка покачивало, а в том, что осталось от мозга, флегматично дрейфовал сгусток лавы размером с кулак, еще и свитер загубила… Но оно того стоило!

— Все-таки филологи — страшные люди, — голос оборотня доносился до меня, как сквозь туман, — Даже в СлавМАке народу хватает мозгов не издеваться над преподами, а потом этот филиал ГЕСТАПО в вашем исполнении… Вроде допрашивали тебя, а вспотел я.

Когда странно улыбчивая Соломит надежно заперла Кистецкого в кабинете до приезда скорой, почему-то воздержавшись от расспросов, а запись происшествия перекочевала на компьютер декана (опять-таки идея зама!), моя родная и любимая группа вместо того, чтобы искренне радоваться такой удачной развязке, устроила мне расстрел однообразными вопросами, весь смысл которых сводился к емкому «Каким хреном?…». Я чести мундира не посрамила, загадочно закатывала глазки, надувала губки и раз за разом повторяла хрестоматийное «Волшебники не раскрывают своих секретов!» и «Так получилось — невероятное совпадение!» — короче, строила блаженную, пока моим экзекуторам не надоело издеваться, и радость от успешно завершенного дела не отодвинула жажду знаний на второй план. В итоге удалось вырваться без больших потерь, хотя одногруппники и обещали устроить «темную» засранке, которая даже не хочет отпраздновать победу в кругу друзей. Я просто сняла очки, чтобы показать, что «засранка» уже напраздновалась.