За мусором (СИ)

Очень скоро друзья прибыли к трехэтажному зданию темно-зеленого цвета, расположенному в тени гигантских тополей. Удушливый запах карболки свидетельствовал о том, что оно являлось медицинским учреждением. Вспомнили, что не купили ползунки, но такси уже укатило на новые заработки, и Макеев призвал народ к активным действиям.

Ознакомительный рейд вокруг больницы не дал результатов, поэтому они решили действовать изнутри. Друзья разделились на три равных группы по одному человеку в каждой, чтобы найти вход в здание с наименьшими потерями энергии. Лёха свой отыскал сразу, но строгая женщина в белом халате категорически отказалась его впустить в помещение, несмотря на домашний вид и заверения, что будет вести себя хорошо.

Безрезультатно пособачившись с ней, Лёха снова вышел на улицу. Ни Макеева, ни Шелезяки он там не обнаружил. Тогда он обошел больницу по периметру несколько раз и понял, что просто не может догнать быстроногих товарищей, которые, видимо, тоже ходят кругами. И он побежал.

К трико репейник приставал особенно здорово, и когда Лёха, вконец запыхавшись, остановился и осмотрел себя, он мысленно поблагодарил Макеева за то, что тот помешал надеть ему выходные брюки. В тот же миг над его головой раздались громкие крики и улюлюканье. Он перевел взгляд по направлению источника звука и увидел в окне третьего этажа Макеева в обнимку с какой-то девицей.

«Наверное, это жена Рюмкина», — рассудил Лёха, но его выводы оказались преждевременными.

— Ты где пропал, отец? Давай сюда! — Макеев потряс в воздухе бутылкой шампанского.

— Мы в патологии, — добавила счастливая девица. — Двенадцатая палата.

Лёха хотел им поведать о своих разногласиях с вахтерами больницы, но зрители исчезли, и рассказывать эту грустную историю было решительно некому.

И тут он увидел пожарную лестницу. Не раздумывая, он вскарабкался на третий этаж, пинком ноги открыл ближайшее окно и просочился внутрь, упав с подоконника на что-то мягкое. Всё получилось на удивление легко, однако в комнате, заваленной всяческой больничной утварью, никого не обнаружилось, а входная дверь оказалась запертой. Лёха сильно подергал за дверную ручку, постучал в нее ногой, а затем приложил губы к замочной скважине и стал звать Макеева. Ему ответило чье-то злобное рычание сзади. Он обернулся и увидел Степана, лежащего в куче тряпья и издающего эти неприятные слуху звуки.

— Степан, это же я, — попытался вразумить его Лёха, но тот зарычал еще сильнее.

Ничего другого не оставалось, как затаить дыхание и сесть в углу возле двери. Соображая, что делать дальше, Лёха мирно заснул, увлекая за собой в сладкое небытие и бультерьера.

Неизвестно, сколько женщин родило за то время, пока они спали, но когда их разбудили вопли Макеева и Шелезяки, за окном совершенно стемнело. Оба были в белых халатах и отличном расположении духа. Вот только ни Рюмкина, ни его жены они так и не нашли.

— Ты, старичок, что-то напутал, — успокаивал Шелезяку Макеев. — Надо было в третий ехать, а мы поехали во второй.

— Да нет же! Рюмкин говорил, во втором они, — не соглашался с ним Шелезяка.

— А точно она родила? — встрял Лёха.

— Стопудово!

— Значит, ее уже выписали, — подал идею Макеев. — Поехали к ним домой.

Шелезяка посмотрел на него с искренним уважением:

— Едем! — призвал Макеев, не дожидаясь, пока влажные чувственные губы Шелезяки примкнут к его деснам.

И они отправились по месту прописки Рюмкина, взяв напрокат очередное такси.

Но так уж видно сгруппировались в тот вечер звезды — друзьям понадобилось проехать всего два перекрестка, чтобы Макеев вдруг вспомнил о своем запаркованном автомобиле, о гнусных ночных хулиганах и о потраченных на тюнинг деньгах.

Поехали искать машину и быстро ее нашли. Что, впрочем, не удивительно. Поставленная под углом в сорок градусов по отношению к проезжей части и в миллиметре от фонарного столба, она была заметна издалека. Макеев, приговаривая разные ласковые слова, поцеловал ее в капот, после чего они продолжили первоначальный путь.

— Как у нас с горючим? — спросил Шелезяка, и к чести присутствующих, ни один из них при этом вопросе не подумал про бензин.

Макеев в задумчивости пожал плечами.

— Все ясно. Поворачивай направо.

Шелезяка для верности показал рукой, куда, и уже через десять минут они стройной колонной входили в «Дом актера».

Следуя славным традициям, описанным в романах Булгакова, наш город тоже обзавелся собственным «Грибоедовым», c рестораном, оборудованным по последнему слову кулинарии. Отдадим также должное служителям музы за их любовь к животным — Степана здесь встретили с такой же радостью, как и Шелезяку, который, очевидно, был среди них своим. Кстати, непонятно почему. Его последнее общение с литературой датировалось восьмым классом средней школы во время написания сочинения про Анну Каренину, которая, по его версии, утопилась в пруду, не вынеся разлуки с братом.

Заказали выпить и закусить, чем сразу привлекли к себе повышенное внимание не только официантов, но и аудитории — великое количество народу присоединилось к их трапезе. К своему стыду Лёхе удалось запомнить лишь двоих: басиста местной рок-группы «Отшельники» и поэта-бунтаря Протопопова. Остальные фамилии и клички просто не умещались в его переполненной напитками памяти. Компания сложилась на редкость культурная и грамотная — никто не пил без тостов, не скатывался в политику и не лез целоваться, не говоря уже о других недостойных поступках. И лишь когда ближе к полуночи разбудили Макеева, и он произнес получасовой витиеватый тост, басиста стошнило в промежуток между коленями.

Момент следующего просветления сознания наступил для Лёхи глубокой ночью. Пламя костра освещало знакомые лица, вот только он напрочь перестал различать Шелезяку и Степана. На невесть откуда взявшемся мангале жарились шашлыки, от запаха которых у Лёхи мутнело в глазах.

Играла гитара, и поэт-бунтарь декламировал свои вирши, пока на востоке в небе не разгорелся настоящий пожар, и компания не начала расходиться.

Ватного и тяжелого Шелезяку довезли до дома первым. Усадили на площадку перед дверью, которую он наотрез отказался открывать при посторонних. А затем добрались и до Лёхиного подъезда.

Было солнечно и морозно. И немного грустно.

— Ну, старичок, давай, — сказал Макеев, протягивая Лёхе руку для пожатия. — Я, наверное, подниматься не буду.

Лёха кивком головы изобразил свое полное согласие и направился к лестнице, ведущей к дверям.

— Постой! Ты ведро забыл! — Макеев загрохотал автомобильной утварью, извлекая из багажника Лёхину собственность. — Держи.

Друзья еще раз обнялись, и Макеев тронулся с места, оставив после себя легкое облачко белого дыма. Лёха помахал ему пустым ведром, ещё немного постоял, глядя вслед удаляющейся машине, и неторопливо зашагал вверх по ступенькам.

Сергей Боровский

Москва, 2005