Неприкаянная душа

— Какое оно, жилище святых? — рассеянно произнесла я.

— Говорят, Рай огромен, — мечтательно прищурился старичок-боровичок, — и каждой чистой душе есть в нем место. Рай необыкновенно прекрасен, ибо создан он Любовью Создателя. Рай — мечта каждого элементала, а потому мы ни в чем не перечим его жителям. Они выше нас, они лучше нас, а мы лишь можем мечтать пасть пред святые очи Господа и взмолиться Ему, чтобы когда-нибудь Он взял нас к себе.

— А Ад, Карлос, ты видел его? — изумляясь красоте тирады призрака, осведомилась я.

— Я был и у врат Ада, он ужасен, — схватился за голову домовой.

— Расскажи.

— Не хочу, дорогая, — вздрогнул, как от удара, Жемчужный, — не могу. Ад — это леденящий страх. Горе тому, кто попадет туда!

— Жанна не угодит в Ад? — вспоминая злобность любимой сестрицы, испугалась за нее я.

— Если не наделает еще каких-либо глупостей, она окажется в чистилище, — неожиданно равнодушно зевнул дух и прикрыл осоловевшие от внезапно наступившей дремоты глаза.

— Чистилище? — ахнула я.

— Да, там пустота и забвение, там совесть правит бал. И никогда, слышишь, никогда бессовестная душа не поднимется в небеса, дорога ей вниз, — снова зевнул рассказчик.

— Но есть ли надежда на спасение тому, кто мается на половине пути к Раю? — ущипнула я засоню за щеку.

— Выстрадав, очистившись от земных грехов, если они были невелики, душа улетает к Господу, — не обиделся на меня Жемчужный. — Алиса, я хочу есть.

— Мадам только что из французского замка, — кокетливо улыбнулась я, — а там обеды на вынос не полагаются.

— В чем дело! — оживился призрак и жестом фокусника открыл холодильник: бедное металлическое изделие было забито снедью, словно желудок обжоры после свадебного застолья. Только, в отличие от честно добытых продуктов питания, находящихся в животе у любителя пожрать, еда в холодильнике была сплошь ворованной.

— Кто-то говорил, что никогда бессовестная душа не поднимется на небеса обетованные, — поморщилась я, обмениваясь многозначительным взглядом с Марго, молчаливо сидевшей до сих пор на телефонном аппарате. — Ты не знаешь, Маргарита, кто это?

Кошка улыбнулась, показав маленькие белые клыки.

ГЛАВА 11

СЕРГЕЙ

Смирнов валялся на тахте и смотрел в потолок. Не хотелось ни о чем думать, ничем заниматься. Ниночка уехала к подруге, не оставив ему приличного обеда. Пакетик с «горячей кружкой Маги», замороженные блинчики да баночка несвежей красной икры явно не заводского происхождения — вот и вся еда, лежащая в холодильнике. На плите восседал холодный пузатый чайник, нетерпеливо ждущий исчезнувшую хозяйку. Но хозяйки в квартире не было, она предпочитала общение с подругами семейному очагу. И своему мужу. Почему он бросил Алису, Сергей так и не понял. Какая же она ласковая, домашняя, уютная, красивая, наконец. А какая она хорошая мать, воспитавшая таких примерных детей! Его детей. Говорят, Алисонька очень похорошела, как он, Сергей, ушел от нее. Так отчего же все- таки неряшливая, грубая Нинка оттеснила от него нежную, заботливую прежнюю жену?

Неожиданно, не объяснив причины, уволилась опытная, пожилая секретарша Анна Васильевна, и яркая молоденькая брюнетка пришла устраиваться вместо нее, а поскольку она была довольно смазлива, да к тому же неплохо знала делопроизводство и лихо печатала на компьютере, директор предприятия принял ее с распростертыми объятиями. Наваждение пришло после первой выпитой чашки кофе, а потом все в его жизни закружилось и поехало, да только не в ту сторону. Он легко расстался с бывшей любовью, мечтая о будущей. Сотрудники недоуменно переглядывались и крутили пальцами у висков: шеф годился секретарше в отцы. Впрочем, этим удивить сейчас кого-либо невозможно, только вульгарная новоявленная сотрудница в подметки не годилась интеллигентной Алисе Михайловне. Пошушукалось рабочее братство по углам, повозмущалось, да и утихомирилось: Смирнову виднее, на то он и директор.

Нинка обитала в трехкомнатной квартире элитного дома. Откуда у секретарши деньги на крутое жилье, оставалось только гадать. А гадать не хотелось. Хотелось наслаждаться ее юным телом, вдыхать аромат волшебных французских духов, которыми Алиса, кстати, не пользовалась, ибо предпочитала запах чистоты. Все, чем жил раньше Сергей, больше не имело никакого значения; сила воли, которой он так гордился, покинула его, сделав ручкой. Тогда и отказал он «бывшей» в деньгах, отлично понимая, что оставил прежнюю семью без средств к существованию.

— Ну и наплевать, перебьются, — отмахивался он, — главное, не разрешила Ниночка.

Совесть уснула крепким сном и больше не будила хозяина.

С первых же дней совместной жизни Нинка, вволю умаслив любовью шефа, убегала из дома, оставляя пылкого любовника заниматься домашними делами. Причины побегов были разные, но факт оставался фактом: хозяйка из юной соблазнительницы была никудышная.

— Все хорошо не бывает, — успокаивал себя Сергей, брался за пылесос и начинал наводить порядок в квартире, которую, по непонятным ему причинам, так и не мог назвать своей. Потом лез в холодильник, доставал очередную пару яиц и жарил глазунью, сглатывая слюну от голода.

Алисины обеды ушли в прошлое. В будние дни питался Смирнов в мерзкой кафешке, ибо на более достойное заведение, в силу своей честности, не зарабатывал, а в малочисленные выходные ехали они с Нинкой на «вольво» в ресторан. Там молодая жена доставала из крокодиловой сумочки пачку «зеленых», размахивала ими и вульгарно орала:

— Официант!

Дамы и господа, сидящие за столиками, недоуменно оглядывались на эксцентричную девицу, а Сергей густо краснел, вытирая платочком выступавший на лбу пот, однако заискивающе улыбался благодетельнице.

— Что же я делаю? — лихорадочно думал он. — До чего же я докатился!

«Вольво» тоже был ее. Свои новенькие «жигули» Смирнов оставил в гараже: возлюбленная наотрез отказалась на них ездить, пусть даже и пассажиркой.

А однажды он увидел ее в чужом «мерсе» с тонированными стеклами. Ниночка выпорхнула из него, помахала кому-то ручкой и, сияющая, пошла на мужа, совершенно не замечая его. Вот тогда-то страшная догадка потрясла влюбленного джигита: у него выросли рога. А, возможно, растут уже давно.

Разговор на повышенных и пониженных тонах ничего не дал, молодая жена удивленно рассматривала рогача и по партизански молчала. А потом плюнула на пропылесосенный мужем пол и ушла спать. Сергей остался один. Он метался по элитному жилью, как зверь в вольере, нелепо жестикулировал руками, привыкшими раздавать указания, сосал валидолину за валидолиной, рычал, задыхался от жалости к себе и любви к ней. Затем почувствовал резкую, жгучую боль где-то за грудиной, схватился за эту боль и опрокинулся на спину, понимая, что летит куда-то вниз, бешено вращаясь по кругу в узком, темном коридоре навстречу яркому, молочно-белому свету.

— Сереженька, — обрадовался кто-то его появлению, — внучек родимый, подойди ко мне.

Голос был ласковый и знакомый, он напомнил далекое детство, глиняный кувшин молока, поставленный доброй рукой на выскобленный деревянный стол, смеющиеся синие глаза, когда-то с любовью смотревшие на него. Это были глаза умершей бабушки. Невыразимая радость охватила изболевшуюся душу, удивительный покой опустился на израненное дикой болью сердце.

— Золотиночка моя родная, — гладила голову невесомыми руками сама Любовь, — не возвращайся туда, там холод и страдания, останься здесь.

— Да, да, да, — отдаваясь эфирным ладоням, подумал он, — я останусь возле тебя, так как там я никому не нужен.

— Мы теряем его! — закричали из серого, вязкого, густого тумана.

— Я не хочу назад! — яростно запротестовал кто-то внутри Сергея. — Я не хочу назад!

Кубы, маленькие и большие, фиолетовые, голубые, розовые, синие, серпантином посыпались откуда-то сверху, отделяя усталую душу от любящего ее создания. Они были легкие, полупрозрачные, чистые. Они выстраивались ровными рядами и распадались в хаотичном танце, отнимая надежду на спасение и сострадание. С тоской протягивая к нему руки, бабушка стала медленно, плавно удаляться, словно уплывать в неведомую даль.