Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина

Виктора перекорёжило. Сорокин заметил это и, будучи сам по жизни невероятно доверчивым человеком, обрадовался, — наконец-то удалось ему хоть кого-то хоть однажды разыграть. И он засмеялся жизнерадостно, хлопая ладонями по ляжкам. А когда отсмеялся, открыл свои истинные планы, которые, впрочем, оказались не менее одиозными:

— Шучу я! Шучу, а ты, наивный, и поверил… Купился! Не буду я их есть. Что я больной что ли? Зачем есть-то, когда ими можно с умом распорядиться… Я, вообще-то… Только, Витюша, пока никому. Ладно? Между нами. Собираюсь я их, Витёк, в ближайшее время на аукцион выставить. Честно-честно. Без гона. Представляешь себе такой невъебенный лот, — ноги Великого Писателя Земли Русской Владимира Сорокина. Нет, представляешь? Пятьдесят тысяч — раз! Пятьдесят тысяч — два-а-а! Пять-де-сят-ты… Пятьдесят пять тысяч!!! Нет, ты представляешь?! Это же мировая сенсация! Это фурор! Может быть, конечно, деньги я за них и небольшие выручу, но тиражи-то как попрут после такого паблисити. Чуешь? Я вот только пока не решил, — на Сотбис отправлять или на Кристи…

— А ты одну ногу на Кристи, другую — на Сотбис, — немного придя в себя, посоветовал Виктор. — Больший охват аудитории выйдет… Одна нога здесь, другая там.

— Точно! Я как-то сам не допёр. Точно-точно, — одна нога здесь, другая там… Одна… А-а-а-ай-яяяй! Ну ты и шутник! Одна нога здесь, другая там! — Сорокин, переварив шутку, засмеялся, а отсмеявшись, погрозил пальчиком и покачал козлиной своей бородкой, типа осуждающе. — Всё же Немслепоглухер прав был, когда писал, что у тебя все шутки какие-то детские, — какие-то уж больно кавээновские.

— Какие есть, — развёл руками Виктор.

— Слушай, а за какой такой фигнёй ты, если не секрет, на этот раз отправляешься? — полюбопытствовал Сорокин, захлопнув холодильник, и тем самым, как бы закрыв предыдущую тему.

— Ну, Володь, какие могут быть от тебя секреты. Жан говорит, что за Золотой Пулей.

— Для Чёрной Жабы?

— А для кого же ещё.

— Именины сердца! А что это такое будет — Золотая Пуля?

Виктор, если бы даже и знал ответ на этот вопрос, не успел бы ответить, — в прихожей случился невероятный тарарам.

— Лапы не забудь ему протереть! — зычно, будто посреди леса стоял, и каким-то не совсем своим — нарочито грозным — голосом сразу скомандовал Сорокин, а затем ещё и под нос себе ворчливо проронил: — Опять, небось, грязи с улицы понаприпёрли…

— Кто там? — спросил Виктор. — Семья?

— Нет, — замотал седой гривой Сорокин, — Ирка с девоньками у друзей… В Испании. Отправил от греха. Сам понимаешь, — такие времена… А это, — он махнул в сторону прихожей, — это родственники подкузьмили. Прислали троюродную племянницу. Типа за мной приглядывать… А-а-а! Седьмая вода на киселе. Троюродному забору двоюродная плетень… Не знаю, честно говоря, как теперь от неё избавиться.

Сорокин сморщился так, словно зуб у него заныл. Или даже два. Виктор, увидев эту отчаянную гримасу, сочувственно поинтересовался:

— Что, сильно девчонка мешает?

— Ещё как! Хрен сосредоточишься, — с утра до ночи песни свои орёт дурным голосом. Мне тишина для работы нужна, а тут… Ещё и этот её конь. Конечно, мешает.

— Кто мешает? — с вопросом на пороге кухни нарисовалась светловолосая девочка-подросток, — впрочем, можно сказать, что уже вполне взрослая девушка. Просто русые волосы, как известно, они всех молодят. Даже совсем молодых.

Так что, да, — девушка.

И, надо заметить, современная девушка: узкая маска чёрных защитных очков; кофточка, не прикрывающая пирсинга в пупке; короткая, очень короткая кожаная юбка; тяжёлые боты на рифлёном ходу; неформально длинный белый плащ, который вовсю контрастировал с её плотным уличным загаром.

На лицо девушка была, пожалуй, даже мила, а фигурой стройна необычайна. Единственное, что её портило, так это некоторая подростковая резкость в движениях. Но это, как известно, проходит. Во всяком случае, Тургенев, знаток всех этих дел, писал, что проходит.

— Мешалка мешает, — тем временем буркнул Сорокин девушке в ответ.

— А-а-а, — протянула она, — а я думала…

— А ты, поменьше думай, — раздражённо, и как показалось Виктору, излишне грубо, посоветовал Сорокин племяннице.

В этот момент между её ногой и косяком двери на кухню ртутью протиснулся молодой доберман. Первым делом псина рванулась, пробуксовывая лапами по кафельному полу, к своей миске. И стала жадно лакать воду. Напившись, радостно подскочила к Сорокину, но получила тычок в нос. Тогда, нет, так нет, — развернулся и метнулся к Пелевину. И виляя бывшим хвостом, подставила свой породистый череп под его правую руку, — чеши здесь, добрый незнакомец! Виктор почесал.

— Дюк, отстань от человека! — рявкнул Сорокин.

— Да ладно, — был не против приласкать животину Виктор. Он любил собак. Он не любил помидоры.

— Дядь Володь, а пожрать что-нибудь есть? — спросила девчонка и, не дождавшись ответа, направилась к холодильнику.

Виктора при виде того, как она его открывает, передёрнуло.

— Подожди ты, — попытался остановить её Сорокин, — Видишь, гость у нас. Познакомься. Это Виктор Пелевин. Виктор Олегович. Знаменитый писатель.

— Знаю, в школе когда-то проходили, факультативно, — не оборачиваясь, пробурчала девчонка, открыла холодильник и вытащила из его чрева полпалки сервелата.

Пёс тут же отвалил от Виктора и пошёл вприсядку у ног хозяйки.

— А это вот чудо, Витя, зовут Йоо, — представил Сорокин племянницу.

— Очень приятно, — кивнул воспитанный Виктор.

Самой Йоо было по барабану приятно там Виктору или нет, — она уже делила найденную пайку с не менее голодным, чем она сама, псом.

— Никакой культуры, — посетовал Сорокин.

— Кто бы говорил, — огрызнулась Йоо.

— Интересное у тебя имя, — сказал Виктор, ещё не определившись, как на неё реагировать.

— Имя, как имя, — пробурчала Йоо.

— Это её отец-сумасброд так обозвал, — пояснил Сорокин.

— А кто у нас папа? — чисто из вежливости поинтересовался Виктор.

— Папа у нас по нефти, — доложил Сорокин. — Чапа Уркин. «Йошкар-Ола-ойл», — слышал?

— Ну, что-то такое вроде, — неуверенно протянул Виктор.

— Вот всё из-за нефти-то и случилось… Когда все эти заморочки с «Юкосом» начались, когда Ходорковского прессовать начали, тогда Чапа ей имя новое и организовал, — Сорокин кивнул в сторону племянницы, яростно разрывающей колбасу крепкими молодыми зубами, — Раньше её, вообще-то, Наташкой звали.

— А причём здесь «Юкос»? — искренне не понял Виктор.

— Как это причём! Как это… Когда «Юкос» равноудаляли, всем же страшно было, особливо тем, кто в аналогичном секторе, — у кого, так сказать, руки по локоть в нефти. Вот ейный папаша тогда с перепуга и учудил… такой вот… упреждающий ход…

— Конём?

— Ага, — кобылой степной… Если уж сам Ходорковский попросил Высокий Суд Да Дело считать его Ходхоббитским, то что уж об остальных говорить. А Чапа… Он же хитрый азият — Чапа-то наш. Чтобы подобных наездов избежать, стал срочно позиционировать свой бизнес как самый что ни на есть прозрачный. Как честный-пречестный… Для начала пропиарился, конечно, всячески. Далее по известной программе. Все задницы государственные обцеловал, обозначив лояльность. Погонам: кого можно — припугнул, кому должно — откатил, с кем возможно — перетёр. Потом о своих социальных начинаниях объявил. Громко-громко так. С экрана, в прайм-тайм, — как положено. Ну там, — даёшь Фонд содействия фонду поддержки фонда помощи детям-сиротам! Сам понимаешь… Ну а для закрепления в общественном сознании своей пушистости, Чапа одного музыкального продюсера напряг. К Наташке, к будущей нашей Йоо, его приставил. Разю Громова. Не слыхал? Да что ты! Парень — просто волшебник. «Честная Йоо», — помнишь такой хит?

— Нет, — сознался Виктор.

— Тундра, — махнул рукой Сорокин.

— Верхняя тундра, — поправил его Виктор и попытался оправдаться: — Я тогда, наверное, за Хазарской Стрелой ходил. А может за Хорошей Миной.