Золотая Пуля, или Последнее Путешествие Пелевина

— А как же мне тебя называть, если я буду твоя Невеста? Суженым что ли?

— Ты меня ещё Избранным назови!

— Ну как-то ведь мне нужно тебя называть? Не дядей же Витей. В самом деле

— Ну, называй меня так, как моя мама называла моего отца, кадрового офицера РККА.

— Это как?

— Наверное, Пелевиным. Просто Пелевиным.

— Пелевиным? Ладно, Жених. Буду теперь называть тебя Пелевиным.

Йоо задрала платье, приспустила трусики, присела на унитаз и с задумчивым выражением лица зажурчала.

Такого коммунизма Виктор вынести уже не смог и срочно из ванной-рум ретировался.

6

Пройдя в гостиную, Виктор — блин, вот оно, началось! — застигнул собаку в момент совершения циничного по своей природе преступления: Дюк, вероятно, не выдержав долгого, по его звериному разумению, одиночества, стащил со стола первую попавшуюся книгу и, примостившись на диване, приготовился плотным образом ею заняться.

Виктор сразу, с первого взгляда, узнал это — дорогое его сердцу издание. И с отчаянным криком: «А ну-ка верни, мерзкий пёс!» подбежал к бандиту, шмякнул его по морде мокрым полотенцем и попытался вытащить из клыкастой пасти украденный том. Дюк только глаза удивлённо скосил, — ты что, мол, дурак? — но челюсти не разжал. Он, наверное, тоже питал нездоровую любовь к редким фолиантам. И кердык бы книжице пришёл, когда бы не строгая команда вбежавшей на крики Йоо. Её «фу» заставило зверя отказаться от потрошительных намерений и всё же раскрыть свои кусачки. Раскрыл. Куда ж деваться. Раскрыл. Правда, не без некоторого сожаления и не слишком спеша. За что и получил от хозяйки шлепок по загривку.

Виктор сразу стал протирать краем полотенца обложку спасённой книги. От покрывшей её тягучей собачьей слюны. Затем внимательно осмотрел раритетную вещь. Глубоко вздохнул-выдохнул, увидев вмятины от зубов. Но, впрочем, ничего вслух не сказал, — что толку теперь-то психовать? И безо всяких дежурных упрёков положил книгу на место.

Тут только сообразил, что стоит совершенно голый. Совершенный, но голый. Накинул быстро, — благо тут же на диване лежал — домашний свой халат. Выспавшиеся за день драконы приняли свои привычно-угрожающие позы.

А Йоо, не обращая никакого внимания на его запоздалое смущение, взяла ещё слегка влажную книгу со стола и принялась её туда-сюда листать, интересно ей, видимо, стало, из-за чего весь этот сыр-бор приключился.

Книга её, похоже, чем-то зацепила, раз спросила она удивлённо:

— Послушай, Пелевин, а что это за книга такая странная?

— Почему странная? Просто очень древняя книга. Трактат о сущности Дао. Как Дао дэ Цзин. Только более продвинутый

— Но тут же вообще ничего не написано? — здесь же все листы чистые. Пожёванные, но чистые. — Йоо ещё раз пролистнула книгу. — Пусто, как в новой записной книжке. Старой, но новой. Что это за фигня такая? А? Что за недотыкомка? Молоком что ли написано? Да?

— Не тараторь. Я же говорю, что эта книга о Дао. Если и возможно написать книгу об истинном Дао, то она должна быть именно такой. Ведь Дао, которое можно выразить словами, не есть истинное Дао.

— Вот как! Честно? Итц кул… Пожалуй, тогда и Йоо смогла бы написать такую книгу. Запросто! За один вечер, и не напрягаясь.

— Вот это вряд ли, — Виктор покачал мокрой головой. — По молодости лет, ты вряд ли бы нашла нужные слова.

— Какие слова? О чём ты, Пелевин? Смотри, тут же ни одного слова вообще нет. Ни словечка!

— Почему же нет? Слова как раз есть. Только они не написаны… Понимаешь, тут основная фишка вот в чём, — чтобы вот так вот не написать ни единого слова, надо для начала их познать. И только тогда, познав все слова и ни одного из них не обронив на бумагу, возможно написать великую Книгу. И раскрыть в ней чудесную тайну Дао.

— Не поняла. Какая разница-то? Ну познал ты эти слова или не познал, результат-то ведь один и тот же. Пустые жёлтые листы.

— Ну не скажи. И то, и то — да, пустота, но это разная пустота. Ты говоришь об Уцзи, о беспредельности…

— Я говорю?

— Ну имеешь в виду… Подразумеваешь… Беспредельность Уцзи тождественна санскритскому понятию Шуньята — «пустота», но чтобы написать Книгу, надо осуществить переход от Уцзи к другой пустоте, к Пустоте с большой буквы, к Тайцзи, к Великому Пределу. Лишь достигнув Великого Предела, пустота обретает некое содержание — интенцию к действию… Понимаешь?

— Смутно.

— Как бы тебе… Вот представь, что ты целишься в птицу из незаряженного ружья…

— В какую птицу?

— Не важно. Ну в чайку, например. Вот ты целишься в чайку из незаряженного ружья, но не стреляешь. И чайка улетает. Представила?

— Ну.

— А теперь представь, что твоё ружьё заряжено, ты целишься в чайку, но не стреляешь. И она улетает… Чувствуешь разницу? Чувствуешь, что, когда ты не выстрелила в этот второй раз, в основах мирозданья, в отличие от первого раза, произошли какие-то незаметные, может быть, едва уловимые, но всё же изменения?

Честная Йоо честно задумалась. И почти честно ответила:

— Вообще-то, да. Чувствую.

— Ну, и прекрасно. Эта вот разница и есть…

— Дао?

— Нет, что ты, это возможно только холодок от его невидимой тени, которая лишь слегка коснулась своим лёгким краем твоего юного сердца.

— Ясно.

— Да ничего тебе не ясно. Брось врать-то… — Виктор махнул рукой, о чём-то задумался, а затем спросил: — Ты слышала когда-нибудь такое выражение: «читать между строк»?

— Да. Не в Москве же родилась.

— Я вот сейчас подумал, что, наверное, именно там, в пустоте междустрочия и надо всегда искать истинную бесконечность переходящую в бесконечную истину… Боже мой, какая же там, чёрт возьми, бездна… И не надо никаких слов… Ведь мысль, как известно, в процессе высказывания всегда успевает стать ложью… Именно. Эх, как бы так, в самом деле, взять, да и суметь истребить в себе это наивное представление о языке, как о чём-то, что даёт привилегированный доступ к онтологической сути, в силу того, что оно, мол, — неотъемлемая часть этой самой сути. Ведь всё равно нельзя ничего истинного описать правильными словами… Но впрочем… Но впрочем, высказанная мысль о том, что высказанная мысль есть ложь, тоже ложь… Стало быть высказанная мысль всё же может быть истинной. Наверное, может. Если она конечно изначально не ложь… Здесь надежда. В Парадоксе о Городе Лжецов. На кривых и узких улицах этого города все они и висят, бесконечные зеркала, которые только тем и заняты день и ночь, что беспрестанно и без всякого спросу множат проносящиеся мимо сущности… — пожонглировал немного вслух, пугая девицу, такими вот шаловливыми обрывками Виктор, но, неожиданно сменив тему, совершая тем самым резкий поворот от высокого к низкому, спросил вдруг у неё с ноткой отеческой заботы в голосе: — Ты, подруга, есть-то хочешь?

— Хочешь, — кивнула Йоо.

— На кухне пакеты разбери. Я чуть позже подойду.

— Ладно, — согласилась наладить быт Йоо, но прежде: — Только знаешь, что?

— Что?

— Я хотела сказать… Если уж на сцену вынесли ружьё, оно обязательно должно бабахнуть. Даже и незаряженное. Хотя бы раз в год. А если это так, то я бы не хотела быть той чайкой.

И Йоо, оставив Виктора размышлять над этими своими последним официальным заявлением, шмыгнула на кухню. Дюк, как истинный немец, быстро изжив в себе комплекс исторический вины, как не в чём не бывало, рванул следом. На предмет чем-нибудь тоже поживиться. Тварь ненасытная.

А Виктор, глядя им вслед, подумал про себя, что девушка не так проста, как на первый погляд кажется. Насчёт ружья вон что-то себе кумекает. И вообще… Хотя с ружьём не всё так просто. Ну да, считается, что выстрелить должно. Общее место. Но так ли всё предопределено? Вот Виктор, например, знавал чувака, который знал чувака, которому один чувак дал телефон Бога. Так вот тот чувак по этому номеру так никогда и не позвонил.