Последний вервольф

— Ммм, — пробормотала она. — Эротично.

Я делал массаж в тишине, которую нарушали лишь случайные стоны Мадлин. Я был уверен, что если остановлюсь хоть на минуту, уже не смогу справиться с внутренней бурей. Тут же вспомнилось, каким усталым казался голос Харли по телефону. Теперь я воспринимал эту усталость как первый признак готовности меня отпустить. Моя смерть сломает барьер между ним и теми ужасами, которые он помогал скрывать все эти годы — но одновременно и освободит его. Он наконец-то сможет уволиться из ВОКСа. Пойти своей дорогой. Сетовать каждое утро, в какую развалюху превратился, при этом надеясь прожить еще пару десятков лет. В конце концов найдет какое-нибудь теплое местечко, где сможет сидеть в соломенной шляпе, погрузив босые ноги в песок, и слушать голос пустоты. Если мне нужна альтруистичная причина, чтобы умереть, дальше и искать не стоит.

— Расскажи еще что-нибудь про оборотней, — пробормотала Мадлин.

Я занимался этим уже около часа, не опасаясь повредить ее психику — потому что не было такого нового удовольствия, которое она не могла бы впитать, как губка, в полной уверенности, что оно принадлежит ей по праву. Пока Мадлин было интересно, я мог удовлетворять ее любопытство всю ночь, весь год, всю ее оставшуюся жизнь. На самом деле она была не слишком хорошей проституткой.

— Я думал, ты заснула.

— Расскажи, как ты в первый раз убил человека.

«Что-нибудь про оборотней». Для Мэдди это всего лишь еще одна причуда клиента, но причуда, которая ее увлекает. В мире с приставкой «пост-» взрослые люди не могут избавиться от детской любви к сказкам. Гомер смеется последним.

— Красивая молодая девушка лежит на кровати в темной комнате и слушает сказку, — начал я. — Но девушка обнажена, а сказочнику чрезвычайно нравится ее тело…

Она секунду помолчала, а потом спросила:

— И что?

— Ничего. Пытаюсь сделать поправки на время. Не обращай внимания. Я убил свою первую жертву 14 августа 1842 года. Мне тогда было тридцать четыре.

— 1842… Получается…

— В марте мне будет двести один год.

— А ты неплохо сохранился.

— В момент превращения человеческое обличье всегда остается прежним. А вот волчье честно страдает от артрита и катаракты.

— Тебе надо выступить с этим по телику…

Расскажи, как ты в первый раз убил человека. Для нелюдя, как и для человека, жизнь представляет один долгий затянувшийся сюрприз, в котором он упорно пытается найти себе место. А ведь есть еще исключения, невозможные недоразумения, неизлечимые болезни…

— За месяц до того, как я убил свою первую жертву, я отдыхал в Сноудонии с Чарльзом Бруком — моим лучшим на тот момент другом. Год, как я уже сказал, был 1842-й. Мы были состоятельными, прекрасно образованными джентльменами, наследниками соседних поместий в Оксфордшире. Так что путешествовали мы так же, как делали все остальное: весело и не особо считая деньги, благо статус нам многое позволял. Чарльз был помолвлен, свадьбу назначили на сентябрь. Предыдущим летом я потряс родню, женившись на тридцатилетней американке-бесприданнице, в которую влюбился в Швейцарии.

— Что ты делал в Швейцарии?

— Мы с Чарльзом отправились в тур по Европе. Нет, не как «Роллинг Стоунз».

— Что?

— Мы ездили по Европе и смотрели достопримечательности, в то время это было обычным занятием для людей моего сословия. Арабелла путешествовала там с тетушкой — престарелой сварливой турчанкой своей единственной родственницей. Мы встретились в гостинице «Метрополь» в Лозанне. Это была любовь с первого взгляда.

Я очень нежно ввел большой палец во влажный анус Мадлин. Один режиссер порнофильмов из Лос-Анджелеса сказал мне недавно: эпоха ануса подходит к концу. Все подходит к концу. Ты вляпываешься в феерическое дерьмо и уже не веришь, что сможешь подцепить девчонку, но она все-таки появляется, а затем, конечно, уходит. На смену ей появляются другие, но и они уходят в конце концов. Печально.

— Она была в твоем вкусе? — спросила Мадлин, выгибая спину.

Я вынул палец и продолжил массаж.

— Нет, просто мы сразу почувствовали притяжение. Это была любовь.

Мадлин опустила ягодицы, достала из ведерка со льдом бутылку «Боланже» и сделала большой глоток.

— А-а, — сказала она, вероятно, весьма смутно представляя значение слова «притяжение». — Понятненько.

— Мы с Чарльзом разбили лагерь в паре миль от подножия Сноудона. Представь: сосны, березы, ручей блестит под полной луной, как расплавленное серебро…

— Да ну? Прямо под полной луной?

В первую брачную ночь мы с Арабеллой разложили постель так, чтобы на нее падал лунный свет. Хотелось бы мне увидеть, как он будет играть и на твоей коже…

— Да, прямо под полной луной, — подтвердил я. — А мы, идиоты, думали, что она остановится в 1969-м, после того, как по ней прогуляются астронавты. Для нас было ударом узнать, что один маленький шаг Армстронга абсолютно ничего не меняет для оборотней, хотя это был гигантский прорыв для человечества.

— Не отвлекайся, — попросила Мадлин. — Ты вечно сбиваешься, уходишь от темы и меня путаешь. Бесит.

— Ну конечно, — сказал я. — Прости. Ты дитя своего времени, тебе нужна история. Только история. Очень хорошо. Продолжаю: мы с Чарльзом развели костер и натянули палатку. Несмотря на ясное небо, было тепло. Мы поужинали соленой говядиной, сливовым вареньем, хлебом, сыром и горячим кофе, потом появилась фляга с бренди. Я помню это состояние: свобода, звездное небо над головой, древние духи леса и воды, общество хорошего друга и, словно привет из далекого дома — любовь и страсть красивой, нежной, пленительной женщины. Помнишь, я говорил, что нам многое позволял статус? В общем, это правда, но были моменты, когда я стыдился своего состояния.

— Как это у тебя выходит?

— Что именно?

— Ну, говорить как по телику?

Снегопад закончился. Комната снова превратилась в оазис ужасающего комфорта — комфорта, как его представляет нынешнее поколение. Из-за нового света, отдающего научной фантастикой, создавалось впечатление, будто мы на другой планете.

Дневники заперты в банковском сейфе на Манхэттене. Все, кроме одного. Этого. Последнего. У Харли есть пароль, запасной ключ и доверенность.

— Практика, — сказал я. — Слишком часто тренировался. Мне продолжать?

— Да, прости. У тебя был бренди и еще всякие чувства. Продолжай.

— Чарльз перебрал и к тому же устал от долгой дороги. Так что вскоре после полуночи он забрался в палатку и уже через минуту похрапывал… — Я приподнял волосы Мадлин и принялся изучать трапецию от лопаток до затылка. Латинское пособие по анатомии — незаменимый помощник, если нужно разрезать человека и сожрать его. — Чарльз спал, а я лежал у огня и думал об Арабелле. Мне казалось, я самый счастливый человек в мире. На момент встречи мы оба уже потеряли девственность, но крохотный опыт, который я получил в паре будуаров, не шел ни в какое сравнение с тем, что произошло между мной и Арабеллой. Она пылала огромной, неизменной, аморальной страстью. То, что мир заклеймил бы как извращение, выглядело у нас ангельской невинностью. Никаких запретов. Любая часть тела была для нас священна.

— По-моему, это называется развратом, — не без раздражения заметила Мадлин. Для нее было невыносимо оказаться не главной женщиной в комнате — даже если соперница почила полтора века назад.

— Разумеется, это был разврат, — согласился я. — Разврат высочайшей пробы. Но без сомнения, мы любили друг друга так сильно, насколько вообще могут любить люди. Важно, чтобы ты это поняла. Важно для дальнейшей истории.

— Угу.

— Ты поняла, что мы любили друг друга?

— Да… Господи, да… Не забывай про руки.

— Если бы это был По, Стивенсон, Верн или Уэллс, я покинул бы лагерь, привлеченный странным звуком или неясной фигурой.

— Что?

— Неважно. Я встал и отошел к ручью. Видишь ли, мысли об Арабелле вызывали у меня сильнейшее возбуждение. Выражаясь твоим языком, мне приспичило подрочить.