Последний вервольф

Было видно, как он судорожно размышляет, что могло бы его спасти — ложь или правда. Я даже удивилась, что он еще способен мыслить стратегически. Наконец, видимо, из соображений, что в конце концов правда все равно восторжествует, он кивнул и прохрипел: «Да. Беременна».

Нет, мой ангел. Ведь есть ребенок. Живи. Обещай мне.

Что ж. Я обещала.

61

Когда я покончила с Поулсомом, была глубокая ночь.

Я ела быстро, но успела прочувствовать весь спектр ощущений: жадность, ярость, утрату, замешательство.

А еще я чувствовала что-то вроде упрямой, но совершенно неисполнимой надежды. Я вдруг представила, как держу своего ребенка за руку и показываю белого медведя в зоопарке Центрального парка. Это было моим самым первым воспоминанием, и мне так захотелось дать ему шанс тоже увидеть это.

С телами я ничего сделать не могла — даже с телом бедного Джейка. Но раз я собиралась уйти, надо было делать это сейчас. Я была одиноким чудовищем посреди Уэльса. Даже если я успешно трансформируюсь обратно, у меня нет ни денег, ни документов, ни одежды, ни безопасного места, куда бы я могла пойти. Я подумала об отце, о ресторанах, о Расторопной Элис и своей квартире. Как приятно было бы сейчас оказаться там, валяться в одних трусах на диване с чашкой кофе и листать журнал. А затем я подумала, как мало у меня шансов увидеть их еще раз или хотя бы пережить следующие двадцать четыре часа.

Но я должна была. Бога нет, но жить — это его единственная заповедь.

Так что хотя мне пришлось нелегко (попробуйте-ка сделать все это огромными лапами вервольфа), я кое-как собралась. У Поулсома оказался самый маленький размер ноги, так что я взяла его ботинки. Штаны и ремень Грейнера, кожаный пиджак Эллиса. Еще полторы сотни фунтов наличными. Одежда Джейка превратилась в лохмотья, но я нашла помятый и залитый кровью дневник в кармане пальто. Взяла и его. Еще нашла холщовую сумку с необходимыми в машине принадлежностями: провода для прикуривания, покрышка, фонарь, саперная лопата. Вытрясла содержимое и уложила туда свой новый гардероб. Я представляла, как расскажу об этом Джейку, когда все закончится. Запястье уже залечилось.

Еще я взяла пистолет Грейнера и сняла с его пояса три сменных обоймы. Хотя пользоваться оружием я не умела, даже не уверена была, что правильно поставила его на предохранитель. То есть я нащупала какой-то рычажок, похожий на предохранитель, и сдвинула его. Но все равно оставалась вероятность, что штуковина взбесится и прострелит мне ногу.

Оставить Джейка было сложнее всего. Два раза я возвращалась, чтобы снова взглянуть, прикоснуться, понюхать. Оборотни, как выяснилось, не могут плакать. Эти невыплаканные слезы комом стояли в горле. Страшное осознание полного одиночества растворялась в мечтах о том, что он вот-вот проснется.

«Без сентиментальностей. Тебе пора в путь. Впереди еще много дел», — говорил мне призрак Джейка. Он подгонял каждый мой шаг, так что в конце концов я твердо решила уйти.

Но не успела сделать и десятка шагов, как наткнулась на Клоке. Судя по описанию Джейка, это был именно он. И конечно, тот серебряный дротик, что торчал из груди Грейнера, был изготовлен на заказ и украшен инициалами — его и Жаклин Делон. Надо признать, он не выглядел удивленным или хотя бы испуганным, когда перед ним возник вервольф. Он лежал, прислонившись к дереву, с сигаретой в одной руке и наполовину пустой бутылкой водки в другой. Его ранили в левую ногу. Наверное, это был Охотник — когда вынырнул из-за фургона и принялся стрелять в Джейка, но не попал.

— Bonsoir, Mademoiselle, [55] — сказал он. А потом по-английски: — Он убил мою королеву. За это я убил его. C'est tout. [56] Бог на небесах, и в мире восстановлено равновесие. Убейте меня, если хотите, но не заставляйте страдать.

Ты спас мне жизнь, хотела сказать я, но, конечно, не могла. Мне вдруг захотелось помочь ему — отчасти в память о Джейке, потому что я знала, что их связывала довольно странная история. Но что я могла сделать?

На поляне остался бронированный фургон, но там повсюду были клочья от Поулсома, к тому же я не выдержала бы еще одного возвращения туда. Внезапно я вспомнила риторический вопрос мотоциклиста: «Какой идиот станет вести слежку на белом „Лэнд Ровере“?» Вот как раз такой идиот. Удивляясь сама себе, я ткнула в него пальцем, а потом изобразила водительский руль. Где твоя машина?

Ему, естественно, понадобилось не меньше минуты, чтобы собраться с мыслями и понять, чего я от него хочу. Когда он все же догадался, то истерически расхохотался, а потом вдруг умолк. Я почувствовала призрак Джейка, будто солнце грело мне спину.

«Un kilometre», — сказал Клоке, показывая назад. Я увидела, как жизнь блеснула в его глазах. До этого момента он был похож на человека, который свел с ней последние счеты. Но только не теперь. Оборотень предлагает помощь. Я подала ему руку. Он снова засмеялся, но вдруг погрустнел и принял ее.

Вот и все, что получилось из моей задумки закончить записи Джейка. Я хотела как можно точнее описать все произошедшее и не переходить на чувства, но перечитывая последние страницы, вижу, что не очень-то справилась. Это оказалось на удивление трудно — не уходить от темы. Конечно, есть еще много того, о чем можно рассказать (например, как трехметровому оборотню залезть в «Лэнд Ровер»), но этому здесь уже не место. Может, позже. Мне кажется, у меня стало неплохо получаться писать — благодаря Джейку и тому, что мне просто физически необходимо выговориться. Беседы с собой, может, и не лечат одиночество, но хотя бы отвлекают от него.

С той ночи в Беддгелерте прошел месяц, и я выжила, хотя это было трудно. Я бы не справилась без помощи Клоке, но об этом в другой раз.

Завтра, если все пойдет как задумано, я уеду в Нью-Йорк.

А до этого мне предстоит снова ощутить всю «прелесть» Проклятья. Сегодня полнолуние, а голод не интересуется, что тебе пришлось пережить, или чего ты боишься, или где хочешь быть на следующей неделе. Но в этом есть и кое-что хорошее: его бескомпромиссность и полное равнодушие к угрызениям совести и рефлексии. Голод, прекрасный в своей простоте, учит меня быть оборотнем.

Думаю, лучше всего закончить записи на такой ноте полного смирения. Мое имя Талулла Мария Аполлония Димитриу, и я последний оборотень на земле.

Пока не родится мой ребенок. Тогда нас станет двое.