По ту сторону стаи

   Тем временем я слышу, как открывается дверь. Мордоворот стоит в проёме и тупо смотрит на меня поросячьими глазками, видимо, желая знать, пойду я сегодня на прогулку или нет. Я встаю и, держась за стену, иду на выход.

   Лена уже там.

   - Близзард.

   - Легран.

   Она улыбается уголком рта. Обмен приветствиями состоялся.

   Подхожу к ней. Представляю, как я выгляжу со стороны: бледная, словно привидение, в обтрёпанной одежде в эту мерзостную полоску, с нечёсаными волосами. Кто придумал, что заключенные обязательно должны походить на деревенские заборы, к тому же грязные, как после дождя? Впрочем, она выглядит не лучше. Лицо пересекает кровавый рубец.

   - Беседа... с большим начальником, - поясняет она. - Сильно бьёт. Зато недолго.

   - Кто?

   - Господин, мать его, комендант крепости Утгард, - говорит насмешливо, прищурив распухшие веки. Сильно в нос, передразнивая Берти Ферли. - Полукровый выродок. Приезжает сюда примерно раз в месяц, - она хохочет и прекращает придуриваться. - Не выдерживает... здешний климат. Наших отделает - и обратно. Фэрли, Уолли Макрайан, Дженнингс... У него семью завалил кто-то.

   - Фэрли вляпался хорошо, - вспоминаю я. Троюродный брат моего мужа, всего-то навсего. - Он и руки не особо пачкал.

   - Дурак, - констатирует она. - Не торопился отыграться.

   Я понимаю, что не смогу удержаться. Слова срабатывают, как катализатор. Я завожу её руку за голову и прижимаю к ледяной стене.

   - Легран... если вдруг бы... вернуть всё назад... ты изменила бы что-нибудь? - спрашиваю я, наверное, всё-таки заранее зная ответ.

   - Нет, Близзард, - тихо отвечает она.

   - Вот и я нет, - говорю я.

   В стылом воздухе неслышно звенит хрусталь, нить незримой связи с существом, с кем вместе ты - часть чего-то большего.

   Отведённый нам час подходит к концу. Является конвой, но меня ведут не в камеру, а на несколько уровней выше. К коменданту, догадываюсь я.

   Типичный казённый кабинет. На большее фантазии не хватает. За столом сидит средних лет человек, но уже с сединой в волосах. Слегка полноватый. Сволочь толстозадая. Что ж тебя-то прикончить не успели вместе с твоей чёртовой семейкой?

   В пепельнице у него дымится сигарета, и я невольно с наслаждением вдыхаю запах табака. Конвоир никуда не уходит, а стоит позади меня, у дверей. Комендант медленно поднимается и, не отрываясь, смотрит на меня.

   - Левую руку, - говорит он.

   Ах, вот что тебе надо, ублюдок. Я усмехаюсь и обнажаю плечо, глядя ему прямо в лицо, глаза в глаза.

   - Вы знали, что, уже имея такое украшение, на сей раз заработали пожизненный срок в крепости Утгард? - он окидывает меня взглядом - с головы до ног. Приятное, должно быть, зрелище для полукровки.

   Это знает весь наш мир, как непреложную истину. Для того чтобы тебя сослали, надо минимум убить снова, показав этим, что ты не считаешь закон законом. Именно поэтому он смотрит на меня так, словно взглядом хочет прожечь дыру. Именно поэтому сзади стоит этот цепной пёс. Именно поэтому сам он не спешит ко мне подходить.

   - А ты как думаешь, падаль? - спрашиваю я.

   Он кивает своему подручному. На меня обрушивается мощный удар.

   Комендант сокрушённо качает головой.

   - Для леди у вас богатый лексикон. А ведь ваша Семья так гордится родословной. Никаких смешанных браков, а? Ваш супруг всё ещё на свободе? Как нехорошо... Ну, ничего, скоро мы это поправим.

   Он снова кивает конвоиру, и тот незамедлительно бьёт меня в челюсть. Кажется, раскололся зуб.

   - Пожизненное - это неприятно, да? - улыбается он. - И я обещаю тебе здесь ОЧЕНЬ. СЛАДКУЮ. ЖИЗНЬ. Такую, что ты скоро тысячу раз пожалеешь, что ещё не успела сдохнуть.

   Комендант подходит ближе, и я сплёвываю ему под ноги. Он проводит согнутым пальцем по рубцам на моём виске, и тут же конвоир быстро перехватывает мне руки и сводит их за спиной - с такой силой, что я еле сдерживаю вскрик. Эта мразь затягивается - глубоко, я слышу, как потрескивает табак в сигарете - и выпускает струю дыма мне в лицо. Конечно, как же без этого?

   - Любишь боль? Ну, давай познакомимся поближе... Близзард, - с ненавистью говорит - мне в самое ухо.

   Стражник волоком вытаскивает меня из кабинета. Следом тянется кровавая полоса. Перед глазами прыгают разноцветные точки, и я без сил валюсь на пол, но это отребье пинками заставляет подняться. Волочь меня несколько уровней вниз на своём горбу ему явно не улыбается.

   Опираясь на руку, я медленно приподнимаюсь. После мордобоя всегда соображаешь не лучшим образом.

   В этот момент в противоположном конце коридора показывается другой стражник, конвоирующий кого-то с длинными грязными волосами. Они подходят ближе, и я понимаю, что ведут Фэрли. Он бросает на меня угрюмый взгляд и что-то беззвучно произносит. "Близзард", - догадываюсь я.

   Проклятый конвоир очередным пинком понуждает меня встать, и в итоге, подбадриваемая подобным образом, всё-таки доволакиваюсь до камеры, едва дыша.

   Я падаю на койку и забываюсь сном, больше похожим на бред.

   Всё осталось позади, за непроницаемой поверхностью зеркала, бывшего без ключа просто куском бесполезного стекла. Как сон, который не кончается, пока тебя, всю в холодном поту, задыхающуюся от слёз, не разбудят к завтраку. Но в детстве я понимала, что придёт утро, и сон кончится. А сейчас он не кончался, и всё это осталось где-то далеко. Имение, которое, впрочем, уже лет десять, как конфисковали, шёлковые платья и платиновое обручальное кольцо с бриллиантом. Сейчас была дырка в полу вместо туалета, от которой постоянно несло вонью, грязная полосатая роба и волосы, кишащие вшами. Я хотела обрезать их, но тогда и вовсе перестала бы быть похожей на себя, кроме того, они хоть немного, но грели. Ещё был постоянный холод, выедающий всё нутро, тщательно хранимое подобие одеяла и выколотый чуть пониже ключицы рунический утгардский номер - второй и он же последний. Пожизненное заключение оканчивалось переходом из живого состояния в неживое, быстрым и незаметным - ни для кого: ни для заключённого, ни для окружающих.

   Ещё рядом была Лена.

   В пустоте на краю времени мы стали одним целым. Жизнь брала своё, и нас тянуло друг к другу, словно магнитом. Мы делили пополам холод, память и позор. После одиночных камер этот час раз в три дня был наш.

   Не думаю, что я любила её. Я не любила никогда и никого - в нашей жизни нет места стихийному чувству, мы просто не имеем на это права. Брак являлся всесторонне обдуманным шагом, соединяя страны, континенты - и Семьи, чьи дети порой даже не говорили на одном языке; эта любовь существовала как часть кодекса чести, так же как родство и долг, и к тому же осталась там, в другой вселенной.

   Из женщин-заключённых нас было лишь двое. Дочерей старинных Семей, а остальные нас не интересовали. Для нас существовал только тот, кто был ровней и понимал с полуслова.

   Иногда Легран, деверь Лены, или Фэрли доставали где-то сигарету - одну на десятерых. И мы курили её, глубоко затягиваясь, и зажав тлеющий кончик в кулаке - чтобы она не сгорала быстрее, чем надо, из-за ветра, который каким-то образом всё-таки умудрялся попадать в колодец. Пара затяжек на каждого, этого было мало, но большего удовольствия мы не знали. Полукровые мрази завистливо зыркали на нас, забившись от холода по углам. Если можно сказать, что есть углы у почти круглого каменного двора, приплюснутого сверху низким небом, словно крышкой. И молчали. Потому что догадывались: "чистильщики", смертники вне закона оказались отнюдь не кучкой изнеженных аристократов, кем когда-то по сути и были. Мы задушили бы их голыми руками - только за то, что им не повезло просто родиться.