Судья

— Хорошо, хорошо платят, сынки родные, спасибо. Вот, 9-го числа пойду. Спина болит, а надо сходить.

Сынки поблагодарили и вышли.

Они возвращались тем же путем, каким пришли — по железнодорожному полотну.

— Прикольная старушенция, да? — спросил тот, что был пониже и послабее.

— Вонючая она, — поморщился высокий — лидер. — И хата у нее отстойная.

Вечером девятого числа ребята снова постучали в дверь отстойной хаты.

Бабушка открыла, подростки ворвались в дом. Припугнув ножом, потребовали отдать все деньги. Одинокая пенсионерка подчинилась.

Весь последующий месяц она, по памяти военного детства, питалась ягодами и травами. Чтобы хоть немного поесть, ей приходилось целый день собирать ягоды по лесам и оврагам, и к вечеру все кости и суставы грызло болью. От голода началась сердечная аритмия, выпадали зубы.

О происходящем бабушка никому не рассказывала. Она думала, тот случай был единичным, дальше пойдет как прежде, а месяц она протянет. К тому же в ней, заставшей бомбежки и воспитанной советской системой, за долгие годы выработалось терпение и рабское смирение, ложная гордость. Бьют, обманывают, издеваются — терпи, не жалуйся. Будь сильным. Ну, если осел, которого понукают хлыстом, который сносит любые издевательства — сильный, то конечно.

Бабушка была слабая, больная, одинокая, ничего не знала о «защите достоинства личности», которое будто бы гарантировано Конституцией, и совершенно не знала новомодной привычки вопить о своих правах по любому, самому ничтожному поводу. Жители поселка ничего не знали.

Только одна женщина, продавщица в магазине, что-то почувствовала. Буханку принесет, пакет молока, пачку печенья — за свой счет. Спрашивала, мол, что случилось. Но бабушка молчала.

До следующей пенсии, с помощью сердобольной женщины и собственной, дотянула.

И все повторилось. В дверь постучали, бабушка открыла, и вся пьеса повторилась от и до.

Подростки потребовали денег. Лидер начал их пересчитывать, уронил деньги в подпол. Бабушку заставили спуститься вниз и, ползая по грязи в темноте, наощупь подбирать бумажки. Потом грабители убрались.

Наступило девятое число третьего месяца, и в дверь снова постучали.

Здоровые ребята, уже привычно, как к себе домой, ввалились в дом.

— Ну че, бабуся, — шмыгая носом и нервно теребя нож, лидер навис над ней. — Деньги пришли?

Глаза бабушки расширились от страха. Она не заплакала. Она вряд ли осознавала масштаб творящегося беззакония. Ее усталое, больное сердце лишь сжималось от неясной тоски, и то и дело из цыплячьей груди вырывался обреченный вздох.

— Идите отседова, — безнадежно-взволнованным голосом пробормотала она. — Ничего не дам вам… Нету у меня ничаво…

— Э, бабуся, — набычился второй, хватая ее за руку. — Ты че? Мы ж тя зарежем.

Бабушка отступила, прижимая к груди высохшие руки. На глазах выступили слезы.

— Не дам… не дам, — повторяла она, плохо соображая, что говорит.

Лидер побагровел.

— Хорош мозги ебать, манда старая! — заорал он, помахивая ножом. — Гони бабки, сука!

В этот миг позади них выросла черная тень.

Сергей Петрович Бубнов смотрел на блудного сына остекленевшими глазами, полными безумной радости одинокого человека.

— Ильюша… сынок, — он судорожно застегивал пуговицы рубашки. — Вернулся.

— Да, папа, — выдавил Илья, глотая застрявшие в горле слезы. — Я вернулся.

Взгляд Сергея Петровича скользнул вниз, на пистолет в руке сына.

— Да, — кивнул Илья, подходя ближе. Отец бессознательно отступал, впившись в его лицо глазами. — Я их убил.

Плечи Ильи опустились. Пистолет с глухим стуком упал на ковер.

Отец, плача, подошел к сыну, прижал к себе.

— Бедный, бедный мальчик! ЗАЧЕМ?

Сергей Петрович издал стон, полный животной муки.

— Я не хотел, — заплакал Илья, прижимаясь к отцу. — Меня заставили!

— Кто, кто заставил? — прошептал Сергей Петрович сквозь слезы.

Илья отстранился. Посмотрел в глаза.

— Сатана.

В глазах отца промелькнул ужас, который секундой позже сменился безумием.

— Ничего, Ильюша, ничего. Это все теперь в прошлом.

Сергей Петрович подошел к столу у окна, выдвинул ящик.

— Ты совершил ошибку. Ужасную ошибку!

Его руки нервно искали что-то среди бумаг. Отец стоял к сыну спиной.

— Все еще можно исправить, — бормотал он. — Ты вернулся — это главное. Теперь мы заживем по-прежнему.

— Да, отец, — Илья оглядел комнату. Увидел на каминной решетке кочергу.

— Все будет хорошо, — Сергей Петрович нашел то, что искал — пузырек с таблетками. Высыпал на ладонь две. Подумал и добавил еще одну. Сунул в рот. Запрокинув голову, прикрыл глаза и проглотил.

За его спиной послышался тихий железный стук.

Сергей Петрович отдышался, положил пузырек на место. Задвинул ящик.

Его мысль прояснилась и заработала.

— Да, кстати, ты виделся с Инной? — небрежным тоном спросил он.

— Инна кинула меня, — странным тоном ответил Илья. Его голос звучал прямо над ухом. Сергей Петрович ощущал затылком горячее дыхание сына.

Грабители увидели, как бабушка смотрит на что-то у них за спиной, в немом ужасе раскрыв беззубый рот.

Обернувшись, они увидели Судью. Его рука сжимала молоток с пятнами крови.

Он молча смотрел на мучителей. И, хотя оба не могли видеть Его лица, каждый из них в тот миг чувствовал, что Он улыбается. Злой, горькой, печальной улыбкой.

Высокий чувствовал, как слова застревают в пересохшей глотке, язык костенеет, ноги становятся ватными. Другой выронил нож, издав давящийся горловой звук. Из левой ноздри тонкой струйкой потекла кровь.

Судья шагнул к ним. Невыносимый холод сковал их внутренности.

— Добрый вечер, — негромко сказал Судья приятным мужским баритоном. — Вы не меня ищете?

Он театральным жестом воздел руку с молотком.

И опустил. Снова и снова.

Бабушка, мыча от ужаса, отступила к стене, без сил рухнула на шаткий стул.

Но какая-то часть ее не могла отвести взгляда от сцены убийства, поставленной гениальным режиссером. Как красиво Судья убивал подонков, грациозными, ящерообразными движениями обрушивая молоток на лица! Не безобразная резня, а действие, исполненное странной красоты и великого смысла.

Сергей Петрович развернулся.

Илья смотрел на него горящими глазами. Правая рука сжимала кочергу.

— Пф! — сказал Бубнов, отступая и упираясь ягодицами в крышку стола. — Сынок…

— Да, отец, — Илья раздвинул полные красные губы в змеиной улыбке. — Помнишь маму?

Минуту отец пораженно разглядывал лицо сына.

— Как не помнить, — вымолвил он. Неожиданно для него самого, на глазах выступили слезы. Сергей Петрович часто думал о Смерти, и был готов встретить Ее достойно. Но сейчас ужас проник в его сердце: Смерть явилась в облике собственного сына, а сам он плачет, как слабая женщина.

— Я знаю, кто убил ее, — сказал Илья. — Всегда знал.

Сергей Петрович, собрав остатки духа, выдавил:

— Прости, Ильюша. Прости.

Илья занес кочергу над головой.

— Пусть она прощает.

И опустил кочергу на голову отца.

Череп треснул, из трещины хлынула кровь, дождем обрызгав лицо, руки, одежду Ильи.

— Отче наш, сущий на небесах, — прошептал он, и ударил снова. — Да святится имя Твое…

Судья бил молотком уже мертвых грабителей, юных, почти детей. Брызги крови, ошметки мяса, осколки кости летели во все стороны. В воздухе поднялся тяжелый, сладкий запах свежей крови.

Илья нанес новый удар — он не знал, какой по счету, бил не считая, не жалея сил. Никогда, ни одно дело он не выполнял с таким наслаждением и вдохновением, как убийство отца.

— Прости нам грехи наши…

Судья, тяжело дыша, стоял, забрызганный кровью. Та, которую он спас, со страхом смотрела на Него. Судья шагнул к ней. Бабушка начала быстро креститься, шепча молитвы.

— Не бойся, — сказал Судья. — Тебя я не трону.

Бабушка посмотрела на неподвижные, обезображенные тела. Лица — в кашу. Ее маленькие глазки в обрамлении морщинистой кожи наполнились слезами жалости.