Правда о совах. Мадлен (ЛП)

– Да, – тихо отвечает Зейнаб, глядя в небо. – Мне кажется, я выдумала вас.

Мадлен коробит навязчивая строчка из Сильвии Плат [10], но тут она вспоминает, что зачитывалась ею в старших классах. Моргая, она поворачивается к Зейнаб.

– Что? Нет. Это я тебя выдумала.

Зейнаб поднимает бровь – уже с пирсингом – и в улыбке сверкает зубами, еще более белоснежными на фоне черной губной помады.

– Может и так, но если бы мне удалось так здорово тебя выдумать, наверное, я бы захотела, чтобы ты сказала что-нибудь в таком духе. Чтобы казаться более настоящей.

– Но... так может...

– Вообще-то странно, что мы занимаемся только тем, что помнишь ты. А давай ты как-нибудь придешь ко мне!

У Мадлен внутри все сжимается.

– А может, это путешествие во времени, – задумчиво произносит Зейнаб. – Может, это такой прикол, что я на самом деле из твоего будущего, и мы встречаемся в твоем прошлом, а когда потом ты встретишь меня в твоем будущем, я еще не буду тебя знать, а ты будешь знать обо мне все...

– Зейнаб... я не думаю...

Мадлен чувствует, как близится пробуждение, будто приставленный к горлу нож, и она пытается уклониться, тряся головой, цепляясь за аромат примятой травы и наступающего лета, когда длинными днями хорошо читать, плавать, кататься на велосипеде, отец будет говорить о математике, а мать – учить вязать, и она непременно будет смотреть в кинотеатре фильмы для взрослых...

...но у нее не получается, и вот она дрожит, обнаженная, в своей ванной, запотевшее зеркало почти высохло, и она начинает плакать.

– Должна сказать, что это неутешительные новости, – довольно спокойно произносит Клэрис.

Мадлен месяц не виделась с Клэрис, и там, где раньше она сопротивлялась ее зондированию, желая ограничится решением конкретной проблемы, теперь у нее в голове каша. Если раньше Клэрис заставляла ее чувствовать себя упрямым ребенком, то теперь – ребенком, который знает, что его ждет наказание.

– Я надеялась, что общение с вымышленной личностью поможет вам понять механизм вашего горя. – Клэрис поправляет очки. – Но, исходя из вашего рассказа, похоже, что вы чрезмерно увлеклись этим опасным миром иллюзий.

– Это не выдуманный мир, – говорит Мадлен с меньшей резкостью, чем ей бы хотелось. Она как будто неловко оправдывается. – Это мои воспоминания.

– В этих переживаниях вы подвергаетесь риску и впустую тратите время. А Зейнаб не относится к вашим воспоминаниям.

– Нет, но... – Мадлен прикусывает губу.

– Что но?

– Но... разве Зейнаб не может быть реальной? То есть, – торопливо, прежде чем взгляд Клэрис станет слишком строгим, добавляет Мадлен, – разве она не может быть из подавленных воспоминаний, как вы говорили?

– Подавленное воспоминание, с которым вы обсуждаете телепередачи, и которое вдруг появляется во всех ваших переживаниях? – Клэрис качает головой.

– Но... после общения с ней мне гораздо легче справляться...

– Мадлен, напомните, если я что-то упускаю. Вы ищете триггеры, чтобы заново пережить свои воспоминания ради них самих, а не ради лечения, не затем, чтобы ликвидировать эти триггеры, не для того, чтобы понять происхождение Зейнаб, а чтобы... Найти собеседницу? Поболтать?

Клэрис так полна доброты и сочувствия, что Мадлен хочется одновременно расплакаться и расцарапать ей лицо.

Она хочет сказать: «Вы упускаете, что там я счастлива. Упускаете, что впервые за многие годы мне не кажется, что меня поджидает болезнь или требующая решения проблема. Пока я не возвращаюсь в настоящее, пока мы не оказываемся врозь».

Но у нее будто песок в горле, и говорить слишком больно.

– Думаю, нам пора обсудить ваше согласие на более обстоятельное обследование, – произносит Клэрис с сердечностью, в которую Мадлен не верит.

Они снова видит Зейнаб, когда на больничной койке она, проваливаясь в сон, будто бы падает с большой высоты и оказывается...

...спустя неделю после смерти матери, когда она по ночам просыпается в панике, уверенная, что мать вышла из дома на улицу или упала с лестницы, или приняла не ту таблетку не в то время, а потом до Мадлен доходит, что мать уже умерла и больше не о чем ей напоминать.

Она в постели, и рядом Зейнаб. Зейнаб здесь за тридцать, она как-то странно смотрит на Мадлен, будто впервые ее видит. И Мадлен начинает плакать, а Зейнаб крепко обнимает ее, пока Мадлен, уткнувшись в плечо Зейнаб, твердит, что любит ее, что не хочет потерять, но она должна уйти, ей не позволят остаться, она сумасшедшая и не может продолжать жить в прошлом, но у нее никого не осталось, никого.

– Я тоже тебя люблю, – говорит Зейнаб, и в ее словах слышатся и страсть, и сомнение, и отчаяние. – Я тоже тебя люблю. Я не уйду. Обещаю, не уйду.

Мадлен слышит спор за дверью и не уверена, проснулась ли.

Она слышит «серьезные телесные повреждения», и «какие симптомы», и «консультант по правам», а потом «очень нерегулярно» и «уверяю вас». Обсуждают вполголоса. Она балансирует на грани дремоты и, сбитая с толку, думает, соглашалась ли она принимать препараты или ей это только приснилось, переворачивается и опять засыпает.

Когда она снова просыпается, в ногах сидит Зейнаб.

Мадлен пристально смотрит на нее.

– Я поняла, откуда мы друг друга знаем, – говорит Зейнаб. Сейчас у нее прямые волосы до талии, на ней шелковая белая блузка, элегантный черный жакет и туфли на высоких каблуках. Она выглядит как героиня боевика. – Откуда я тебя знаю. То есть... – Она улыбается, застенчиво опустив взгляд. Зейнаб никогда не была застенчивой, но у нее на щеке ямочка там, где и должна быть. – Где я тебя видела. Клинические исследования препарата от Альцгеймера – мы были в одной группе. Я не узнала тебя, пока не увидела взрослой. Я вспомнила, что ты одна из всех казалась... какой-то... – Она продолжает чуть тише, будто вдруг вспомнив, что говорит не сама с собой. – Потерянной. Я хотела с тобой заговорить, но было бы неудобно просто сказать: «Привет, у нас вроде похожие семейные неурядицы, может, выпьем кофе?»

Она пальцами расчесывает волосы и выдыхает, не решаясь взглянуть на Мадлен, а Мадлен смотрит на Зейнаб, будто та эльф, превратившийся в колибри, и в любой момент может улететь.

– Вскоре после испытаний у меня начались эти галлюцинации. В них всегда была одна и та же девочка, что сводило меня с ума. Но я никому о них не говорила, потому что... не знаю, хотела посмотреть, что будет дальше. Они же так не напрягают, как сны наяву. Я начала к ним привыкать – чувствовала их приближение, усаживалась и допускала их. Иногда я могла их остановить, хотя это было труднее. Я взяла на работе отгул, читала об этих, не знаю, мистических видениях и прочей фигне, о том, что мечтала пережить, когда была школьницей. Я подумала, что даже если ты не настоящая...

Теперь Зейнаб смотрит на Мадлен. По щекам Мадлен текут слезы, а в тающей улыбке Зейнаб сквозят печаль и надежда.

– ...даже если ты не настоящая, что ж, пусть будет воображаемая подруга, которая гораздо лучше друзей на работе, понимаешь? Потому что ты для меня всегда была настоящей.

Зейнаб тянется к Мадлен. Мадлен сжимает ее руку и сглатывает ком в горле, качая головой.

– Я... даже если я не настоящая... Если это не сон. – Мадлен усмехается сквозь слезы, вытирая щеку. – Наверное, мне придется еще побыть здесь.

В усмешке Зейнаб сквозит озорство.

– Ничего подобного. Тебя сегодня выписывают. Твой консультант по правам была очень убедительна.

Мадлен моргает. Зейнаб придвигается с заговорщическим видом.

– Это я. Я твой консультант по правам. Только никому не говори, что я работаю бесплатно, иначе мне в офисе прохода не дадут.

Мадлен чувствует, как внутреннее напряжение спадает и растворяется. Она заключает Зейнаб в объятия, и та обнимает ее в ответ.