Ночь Ягуара

Проснулся он от тишины и отсутствия движения, а открыв глаза, увидел тусклый свет – мертвецы распахнули люки в носовой части корабля, впустив снопы солнечных лучей. Мойе поднялся и, пробираясь между высившимися, как холмы, штабелями древесины, двинулся в глубину трюма, подальше от света. Механизмы лязгали и стонали, Мойе же, помня советы Эзры, ждал наступления ночи.

Он очень проголодался.

Солнечный свет потускнел, звуки разгрузочных работ стихли, и теперь он слышал лишь случайное громыхание машин уай'ичуранан. Выбрав среди пиломатериалов подходящую доску из красного дерева и надежно привязав пожитки к телу веревкой, он осторожно поднялся по лесенке на палубу. Там никого не было, но корабль, как и на Тринидаде, стоял бортом к пристани, и единственный спуск на нее караулил охранник. Мойе бесшумно переместился к противоположному борту, спустил доску в теплую воду, скользнул следом сам, лег на доску животом и погреб к западу, к огням города.

Ночь стояла ясная, безоблачная, поверхность воды лишь слегка рябила от легкого бриза. Наверху в безоблачном черном небе пребывал Ягуар, возвращавшийся после очередного визита к Дождю. Мойе внимательно присмотрелся к небу, и сердце его сжалось: все дружественные созвездия его Дома исчезли. Не было ни Старухи, ни Выдры, ни Дельфина, ни Змеи – лишь бессмысленная россыпь светящихся точек. Подавить панику ему удалось с трудом, и то лишь с помощью Ягуара – какой же мощью должны обладать машины мертвецов, если они способны перегруппировывать звезды! И все же Ягуар властвовал ночью даже здесь, а это уже кое-что. Он успокоился и погреб к берегу, направляясь к тому, что было похоже на маленький участок леса, сохранившийся у подножия огромных утесов – домов мертвых. Ощутив под ногами влажный песок, он оставил доску и выбрался на берег. Здесь были деревья, некоторые неизвестные, другие знакомые, например эта большая смоковница. Мойе принюхался, втянув вместе с совершенно чужими запахами вроде корабельной вони и запахи живых существ, как незнакомые ему, так, кажется, почти знакомые. Это немного успокаивало – по крайней мере, здесь он не умрет с голоду.

2

Дженнифер Симпсон проснулась рано утром под пение птиц: пересмешник заливался трелями в саду, перекликаясь с певчими птицами из плетеной клетки в патио большого дома. Завершив замысловатую трель, пересмешник принялся подражать птахам из клетки. Выскользнув из постели, Дженнифер вышла на порог. Это была обнаженная девушка с высокой грудью, густыми, ниспадавшими до поясницы рыже-золотистыми волосами и огромным количеством веснушек, покрывавших ее с головы до пят. Лицо ее было овальным, с тонкими чертами и светло-голубыми, по-детски открытыми глазами. (Наблюдатель, а таковой там имелся, вспомнил о Боттичелли, и не в первый раз.)

Воздух был свеж и прохладен, каждый стебелек и листочек в саду поблескивал росой. Она больше всего любила эти ранние часы, поскольку, хотя и не возражала против совместного проживания, втайне лелеяла мечту о собственном уголке. Сняв маску с крючка на столбе, который поддерживал козырек крыльца, она достала из ниши, сделанной в грубой каменной стене, сверток из вощеной бумаги, сунула ноги в резиновые шлепанцы и зашагала по усыпанной коралловой крошкой садовой тропинке. Стоило ей пройти всего несколько ярдов, как оказалось, что через тропку протянулась паучья сеть, посреди которой угнездился внушительный, казавшийся вырезанным из яркого пластика паук. Дженнифер наклонилась и попыталась припомнить его название, но выпрямилась, так и не вспомнив. Скотти всегда рассказывал ей, что как называется, но удержать все эти названия в памяти было решительно невозможно. «Дитя Природы» – так называл его Кевин, правда среди своих. А еще – хоббитом.

С террасы послышался визг Ширли. Потом она трижды выкрикнула: «Приди и возьми!» – и Дженни, остановившись, оглянулась через плечо, чтобы посмотреть, не всполошил ли этот шум Кевина. Оказалось, нет, и это ее порадовало. Конечно, она его любила, и все такое, но ему было свойственно прицепиться к ней и не отлипать, а сейчас ей хотелось побыть одной. Опустившись на колени, девушка подлезла под паутину, слегка поежившись от ее прикосновения к своей спине. У них существовало строгое правило: не вредить в саду ничему живому, ни в коем случае не нарушать естественного порядка. Никаких пестицидов, никаких распылителей, никаких химикатов – только природная чистота. Дженни принимала это, а Скотти использовал в своих целях.

Пруд был выкопан в живой коралловой скале, а выбранный изнутри материал пошел на сооружение маленького холма, на котором выросли дюжины разнообразных бромелиевых орхидей. Из источника поблизости с вершины холма в пруд с веселым плеском низвергался водопад – вода наверх подавалась насосом, работавшим на солнечных батареях. Скотти устроил все так, что вода в саду, словно в природе, совершала естественный круговорот, возвращаясь к изначальному источнику, ну а неизбежные потери на испарение и все такое восполнялись дождем.

Дженни плеснула воды в маску, прополоскала ее, надела и, скользнув в воду, легла на рябившую поверхность.

Большой, в пол-акра площадью и достигавший в самом глубоком месте сорока футов, пруд был задуман как копия природного озерца Амазонии. Руперт, владелец участка, бывал там много раз и очень хотел воспроизвести у себя нечто подобное, но добиться этого, довести все до ума ему удалось лишь тогда, когда он нашел Скотти. По словам Руперта, Скотти являлся гением практической экологии. Вообще послушать Руперта, так талант имеется у каждого, другое дело, что расцветает и реализуется он только в благоприятных социальных условиях. Правда, Дженни до сих пор никаких особых дарований за собой не замечала, но Руперт на это говорил, что ей всего девятнадцать и у нее еще все впереди – нужно только дать своему дару шанс.

Когда Дженни было семь лет, кто-то из приемных родителей отвез ее в Сиу-Фоллз, к дантисту, в приемной которого стоял большой аквариум с множеством пестрых, блестящих, полных света и жизни тропических рыбок и крохотной фигуркой русалки, кажется, периодически открывавшей пиратский сундук, из которого вырывались и поднимались к поверхности воды поблескивающие воздушные пузырьки.

Дженни была совершенно очарована: в то время ей казалось, что, какое бы блаженство ни сулили апостолы Христа, о которых рассказывали в воскресной школе, оно едва ли сопоставимо со счастьем той маленькой русалки, проводившей время, открывая пиратский сундук, в окружении блестящих рыб.

Теперь она сама уподобилась той русалке.

Набрав воздуху, девушка распрямила стройное тело и нырнула. Рыбки рассеялись перед ней, сотни рыбок, сколько именно – ей было неизвестно. Не то что Скотти: он вел скрупулезные записи рождений, роста и смерти, поскольку это составляло часть экологического баланса. Дженни такой дотошностью не отличалась, хотя знала названия основных видов. Дискусы, похожие как эмалированные обеденные тарелки, золотистые корифены, дюжина разновидностей цихлид с яркими, летящими плавниками, скопления серьезных скалярий, малоротые, в малиновую полоску, облачка крохотных, похожих на россыпь драгоценностей, гамбузий, отливающие металлом топорики и сбившиеся в плотный, неторопливый косяк внушительные краснобрюхие пираньи.

К ним Руперт питал особенную любовь, что Дженни находила весьма странным. Они же были единственными на территории усадьбы, кто получал красное мясо, поскольку Руперт, когда бывал на месте, каждое утро, на рассвете, выходил к пруду, бросал хищным рыбам с каскадного холма сочившиеся кровью потроха и наблюдал за тем, как бурлит вода, когда они мечутся в неистовстве. Скотти при этом уверял, что пираньи совершенно безобидны, если только ты не истекаешь кровью и не делаешь хаотичных телодвижений. Может, и так, только вот кто знает, какие именно движения пираньи могут счесть хаотичными? Дженни этого уж точно не знала и сомневалась, чтобы знал кто-то другой, и во время своих заплывов старалась их избегать. Ну не доверяла она выражению их похожих на бусинки глаз хотя бы потому, что знавала ребят с такими же взглядами.