Ночь Ягуара

Мойе повел подбородком вверх и в сторону; так рунийя дают понять, когда что-то ставит их в тупик.

– Ладно, – сказал священник. – Ты знаешь, что такое деньги, да?

– Конечно! Я вовсе не невежественный человек и некоторое время жил среди мертвецов. Это листья, на которых изображены лица людей или животных. Ты работаешь, и тебе их дают, а потом ты отдаешь их и получаешь взамен вещи. Мертвец дает деньги другому мертвецу, и он дает ему мачете, а другой дает деньги и получает бутылку писко.

– Очень хорошо, Мойе. Ты, можно сказать, экономист. Скажем, один из этих листьев, которые ты видел, – это банкнота в тысячу песо. Три таких листа равноценны одному листу из земли мертвых, который мы называем доллар.

– Да, я слышал это слово.

– Наверняка. От него нет спасения. Так вот, на банкноту в одну тысячу песо можно купить бутылку писко, а на десять таких можно купить мачете. Ну а вот столько, – священник руками изобразил в воздухе кубический метр, – дерева ру'уулу стоит пятнадцать тысяч долларов.

Священник перевел эту сумму в писко, мачете и бутылки с тростниковой водкой, и живой человек рассмеялся.

– Это безумие, – сказал он. – Никто не может носить так много мачете, и десять людей не могут выпить столько писко за всю свою жизнь.

Он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, ведь в присутствии мертвых смеяться невежливо, но когда он вообразил себе этих уай'ичуранан, едва держащихся на ногах от пьянства и норовящих размахивать гроздьями мачете обеими руками, это было очень трудно.

Однако знахарь сумел сдержаться, и священник продолжил:

– Да, безумие, но это правда. Есть люди, желающие заполучить ру'уулуан и другие большие твердые деревья. Эти люди явятся в Паксто и вырубят лес до голой красной земли, а когда чиновники правительства укажут им, что они поступили неправильно, эти люди извинятся, со смехом заплатят штраф в тридцать долларов за дерево, а древесину оставят себе. Вот как это делается, друг мой. А если твой народ попытается помешать им, они застрелят всех вас, как пристрелили меня.

Мойе впустил эти слова в свои уши, но они не укладывались у него в голове, ибо сказать, что Паксто будет истреблен, было все равно что сказать, будто обрушится небосвод или что воздух обратится в воду. Мертвец словно прочел его мысли (правда, это его не удивило) и тут же добавил:

– Да, они, безусловно, могут, у них есть машины, которые рубят лес, как много рук сразу, и они сделают это, если их не остановить. Вот почему я отправился в Сан-Педро, и вот почему они убили меня.

– Я тоже отправлюсь в Сан-Педро, – сказал Мойе, – и я тоже велю им прекратить это. Может быть, они не убьют меня так легко.

– Я понимаю, убить тебя им будет не так просто, да только от твоего визита туда тоже не будет пользы. Я был глупцом, думая так. Нет, люди в Сан-Педро – всего лишь мелкие сучки, и даже те, в Боготе, – всего лишь ветви. Для того чтобы остановить это, нужно ехать в Майами, в Америку, на мою родину, где находятся ствол и корни всего этого. Там должны узнать, что происходит в Паксто. Но теперь я мертв, и отправиться туда некому.

– Я пойду.

– О, мой друг, ты не знаешь, как это далеко, и ты не умеешь говорить на их языке.

– Я знаю. Я очень хорошо говорю на языке уай'ичуранан.

– Нет, ты очень плохо говоришь по-испански, используя множество слов из кечуа и языка твоего народа. Для того чтобы общаться со мной, этого вполне достаточно, но в офисе «Консуэлы» над тобой только посмеются.

– А что такое «Консуэла»?

Услышанное огорчило Мойе. Он знал, что покойники не лгут, а ведь над ним уже очень давно никто не смеялся.

– Это… это что-то вроде охотничьего отряда уай'ичуранан, который ведет неустанную охоту за долларами. Только в отличие от ваших охотничьих отрядов чем больше они их добывают, тем ненасытнее становятся. Они никогда не скажут: нам достаточно, давайте пить и есть, пока все не кончится, как поступаете вы, живые.

– Потому что они мертвые.

– Конечно. Потому что они мертвые. А сейчас позволь мне сказать тебе еще одну вещь. Кто знает, не исключено, возможно, произойдет чудо: кто-то обратит внимание на здешние беды и придет на помощь. На этот случай я назову тебе имена тех, кто заправляет в холдинге «Консуэла». Их почти никто не знает, ибо такие люди подобны анакондам: прячутся в тени, бросаются на добычу украдкой, хватают и душат. Сумеешь запомнить?

В ответ Мойе выдернул волоконце из напольной циновки, поднял его и сказал:

– Называй имена!

Священник произнес четыре имени, и всякий раз Мойе завязывал на волоконце узелок. Как только с уст отца Перрина слетело последнее имя, он переменился в лице – широко открыл глаза и уставился в пространство, словно в ожидании чего-то чудесного. Это был взгляд ребенка, которому дали облизать кусочек соли. Потом покойный откинулся на спину, и Мойе с огромным облегчением увидел, как его смерть надлежащим образом отбыла. Время, необходимое для восстановления способности общаться с живыми, Мойе провел в размышлениях о покойном отце Перрине, Ягуаре и космологии. Это было одно из тех слов, которые он усвоил, беседуя со священником. Раньше ему вообще не приходило в голову, что существует язык, на котором можно обсуждать такие вопросы, ибо обычная речь его соплеменников отражала их жизненный опыт, а для выражения непроизносимых понятий существовали музыка и танцы. Правда, сам Мойе и его собратья йампиранан использовали и особую, священную речь, но не для досужих разговоров между собой, а для общения с духами и воздействия на них в интересах людей. Насколько мог судить Мойе, ни один рунийя никогда не отделял свое сознание от всего сущего и не смотрел на это со стороны, словно женщина на клубень батата. Такой подход казался странным, он пугал и смешил одновременно.

Как слышал Мойе, миссионеры в других деревнях первым делом пытались убедить людей в ложности всего того, чему они верили до сих пор, и в правдивости исключительно их истории про Йан'ичупитаолик. При этом уай'ичуранан, чтобы придать весу своим словам, давали людям еду и разные вещи: они пытались уверить их в том, что Йан'ичупитаолик не одобряет людей, которые ходят без одежды, а еще больше не любит тех, кто, как всегда поступали люди, старается жить в гармонии с миром духов. Иное дело отец Перрин – он не был миссионером такого рода, да и вообще часто говорил, что не является миссионером. По его мнению, верования рунийя в основном были совсем неплохи, и если вдуматься, так Ягуар – это почти что Йан'ичупитаолик, а Дождь и Земля – как Отец и Святой Дух. Правда, он уверял, якобы Ягуар больше не требует, чтобы ему скармливали маленьких девочек; это единственное, что его злило. Когда Ягуар съедал девочку, отец Перрин брал удочку и отправлялся на рыбалку, иногда на несколько дней, и вообще не разговаривал с Мойе. Потом он обычно прощал знахаря и брал с него обещание больше так не делать, а Мойе пытался объяснить, мол, он не властен над Ягуаром, Ягуар приходит, когда ему угодно, остановить его невозможно. Это утверждение отец Тим принимать отказывался. Таковы были их теологические (еще одно полезное слово) разногласия.

Смущала Мойе и проповедь прощения, равно как и высказывавшаяся отцом Перрином странная идея относительно того, что миром движет будто бы вовсе не сила, а любовь. Ясно ведь, у каждого человека есть враги и его долг состоит в том, чтобы, если он может, уничтожить их, а если не может – умиротворить. Ну а уж мысль о том, что нужно любить врагов, представлялась ему вовсе безумной и не риуксит. Отец Перрин говорил, что у уай'ичуранан нет такого слова, есть только маленькие его частицы, такие как гармония, красота, мир и блаженство. Мойе знал, что миром правит риуксит, гармония разных чад Ягуара – дерева, камня, змеи, рыб, птиц. Всех вместе, включая людей. Все, что не риуксит, было сивикс, выпадало из гармонии и, следовательно, являлось запретным. Любить, как любят женщину, можно все, что риуксит, но нельзя любить сивикс. Само это понятие противоречит любви.