Ночь Ягуара

Он закончил с цветами и вынес вазу к столу, и все это не проронив ни слова и не удостоив Дженни взгляда. Она привыкла к этому и не обижалась. У всех людей, как она усвоила в детстве, переходя от одних приемных родителей к другим, есть свои причуды, и самое лучшее – не лезть в чужие дела, тогда все будет тип-топ. Скотти, например, бука букой; Руперт, если ему что нужно, никогда не попросит прямо; Кевин почти всегда под кайфом; Луна во многих отношениях придирчива и держится натянуто; профессор никогда не обнажался на публике и, будучи англичанином, разговаривал препотешно. У каждого свой бзик, но все вполне терпимо. Что же касалось самой Дженни, то она как-то (высунувшись из окна, но все равно совершенно случайно) подслушала, как Луна в разговоре с Рупертом назвала ее «не самым острым ножом в выдвижном ящике». Сначала это ее обидело, но, в конце концов, она слышала нечто подобное много раз и раньше, да и в жизни все устроено таким образом, что в ней вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу, тем более что, по ее наблюдениям, всякого рода умники ничуть не счастливее простых и даже совсем недалеких смертных.

Завтрак в La Casita (ибо так назывался дом, и это название значилось на керамической табличке, окрашенной вручную и прикрепленной к одному из приземистых коралловых столбов у ворот) одновременно служил ежедневным утренним сбором сотрудников «Лесной планеты», на котором обсуждались задачи дня. Трапезы бывали как неформальные, так и с участием приглашенных гостей. Руперт нередко принимал и развлекал важных гостей в большой, полной воздуха столовой, и тогда оказывалось, что Дженни подает на стол и убирает с него, тогда как на Скотти с Луной возлагалась готовка, а на Кевина – мытье посуды. Никакой платы за это они не получали, ибо формально являлись сотрудниками фонда «Лесная планета», за что им и платили жалованье, однако дополнительные обязанности они принимали на себя как бы в обмен на проживание и питание. Дженни была всем довольна, а Кевин заявлял, что это обдираловка, хотя никаких действий для изменения ситуации не предпринимал.

За завтраком все сидели демократично за одним столом, а это, с точки зрения Дженни, служило доказательством того, что они все-таки не прислуга. Стол находился в центре патио, вымощенного изношенными, кровавого цвета плитками и окруженного с четырех сторон стенами дома. С трех сторон он был одноэтажным, из золотистого коралла, с кровлей из красной испанской черепицы, а одна, восточная, стена, именовавшаяся «башней», была двухэтажной. Именно там располагалась спальня Руперта. У профессора, Найджела Кукси, комната находилась под ней, но Кукси еще не прибыл. Когда во двор в шортах из обрезанных джинсов, голубой рабочей рубашке без рукавов, с ангельским и свежим лицом, золотистыми локонами, кромкой короткой бороды и сонными карими глазами вплыл Кевин, Дженни, как всегда по утрам, испытала легкое возбуждение, сопряженное с мыслью о том, как ей повезло. Когда они впервые познакомились в общине «Кедровые стремнины», волосы у него были еще довольно короткими, серьга имелась только одна, а вот опыт бродяжничества и путешествий автостопом у нее был гораздо больший. Дженни полагала, что по этой причине, ну и, конечно, из-за секса он на нее и запал, и думала, что, узнав о ее проблеме, этот парень слиняет, как и все остальные. И она пошла с ним в клуб со всеми этими пульсациями и цветомузыкой, и для нее это, разумеется, обернулось полномасштабным припадком, и очнулась она на липком полу, стараясь сделать вид, будто все в порядке, но Кевина, к ее удивлению и благодарности, это ничуть не отпугнуло. Она до сих пор помнила, как он тогда на нее смотрел, не как другие, словно спрашивая: «Это еще что за придурочное шоу?» – но с живым человеческим участием.

И она вспоминала этот момент всякий раз, когда он вел себя дерьмово. Хотя сейчас он ей улыбнулся и украдкой слегка ущипнул, потом отправил в рот дольку манго и, подойдя к маленькой мексиканской тележке, где стоял термос с кофе, налил себе чашку.

Потом из офиса, находившегося в угловом помещении, где Луна проводила большую часть времени, появились она и Руперт. Луна, стройная, мускулистая женщина лет тридцати, была, как всегда, одета в стоявшую колом белую рубашку с короткими рукавами и мешковатые шорты хаки. Выглядела она так, словно ее свили из рояльных струн, и темные, блестящие, коротко стриженые волосы лишь усиливали впечатление жесткой, бесполой фригидности, дополнявшейся оседлавшими маленький острый нос очками в стальной оправе. Дженни приняла бы ее за девственницу, если бы не знала точно, что Скотти захаживает к ней по ночам – усадьба была не столь велика, чтобы чьи-то сексуальные похождения можно было сохранить в тайне. Если кто чего и не видел, то уж точно все всё слышали.

Во всяком случае, Дженни с Кевином слышали их так же хорошо, как если бы находились с ними в одной комнате: восклицания и стоны Луны и Скотти были для них таким же привычным звуковым фоном ночи, как и голос пересмешника.

До приезда в La Casita Дженни в этом отношении вела себя тихо, но здесь и сама приучилась подкреплять эти ночные звуки собственными стонами, порой вполне искренними. Кевин, похоже, находил подобную полифонию забавной.

Ширли, как всегда при появлении Руперта, подала голос из своей клетки. Луна тут же велела ей заткнуться, и она заткнулась. Как и большинство местных обитателей, самка гиацинтового попугая ара почти всегда делала то, что велела Луна.

Подошедший Скотти уселся рядом с Луной. Сейчас, выполняя не сексуальную, а социальную функцию, он отпускал легкие ремарки относительно погоды, высказывался насчет подрезки фруктовых деревьев и выслушивал обычные комплименты Руперта насчет цветов. За завтраком все рассказывали друг другу, как собираются провести день. Руперт и Луна говорили о почтовой рассылке, о приобретении адресных баз у других экологических организаций и о чем-то по компьютерной части, чего Дженни не поняла.

Они проводили разоблачительную кампанию, рассылая письма, обличающие находившуюся на севере насосную станцию, которая закачивала грязную воду в болота Флориды, нанося ущерб живой природе. Скотти говорил о вышедшем из строя культиваторе и прочих ремонтных и сантехнических работах, а потом у них завязался небольшой спор о том, что с чем совместимо, а что нет. Дженни пропускала разговор мимо ушей, давая ему слиться с шепотом легкого ветерка в стройных пальмах, которые поднимались над внутренним двориком, и звуками водопада. Она кивнула и улыбнулась, когда Луна, назвав ее на манер Кевина «миссис Роботика», сообщила о полученном от администрации района Кокосовая роща разрешении развернуть выставку и поставить агитационный столик на маленькой площади перед зданием библиотеки. Эванджелина Варгос должна будет встретить ее там, а Кевин поведет фургон.

– Если только ты не захочешь помочь Скотти с культиватором, – подчеркнуто добавила Луна.

– О нет, мэм, – ответил Кевин, – крутить баранку – это как раз по мне, с этим я точно справлюсь. Всегда надеялся, что, когда вырасту, мне доверят развозить людей, которые смогут раздавать маленькие брошюры и листовки против рубки деревьев. Напечатанные, что ценно, на бумаге, изготовление которой потребовало рубки тех самых деревьев, ради защиты которых издаются эти писульки. По моему убогому разумению, логика тут безупречная.

– Брошюры печатают на бумаге, переработанной из макулатуры, – сказала Луна с типичным для нее преувеличенным вздохом.

– Я знаю это, Луна. И это прекрасно. Я уверен, что наша программа переработки вселяет ужас в сердца тех долбаных ублюдков из лесопромышленных корпораций, которые изводят дождевые леса. У бедняг с перепугу зуб на зуб не попадает.

– И что же, Кевин, по-твоему, нам делать? – спросила Луна. – Взорвать Панамерикэн-бэнкроп-билдинг?

– Это было бы хорошим началом, – отрезал Кевин.

– О, ради бога, Кевин, нельзя ли без выпендрежа? – буркнула Луна.

За столом, как бывало всегда, когда Кевин выпускал пар, воцарилось молчание, которое нарушил Руперт.