Святыня

По другую сторону от центрального прохода оставили свободным обширное пространство для инвалидных колясок, и на скамейках позади расположилась бригада скорой помощи из церкви Святого Иосифа, молодые женщины в накрахмаленных белых халатах — очевидно, частные сестры милосердия, и родственники инвалидов. Пресса не получила никаких особых привилегий, разве что журналистам позволили войти раньше остальных, и потому многим удалось найти места впереди, где они и собрались — одни были необычайно сосредоточены и держали блокноты наготове, другие, уже видевшие все это раньше (хотя, надо признать, и не совсем это) — отпускали недовольные замечания и подумывали, не будет ли святотатством закурить. Фоторепортеры сместились к краям скамеек, и многие примостились на корточках прямо на траве в центральном проходе, когда их отогнали от самого алтаря. Телеоператоров на луг не пустили, но за высокой изгородью вдоль дороги маячили их передвижные вышки, и телекамеры сфокусировались на перекрученном дубе и скромном помосте перед ним.

Некоторые из собравшихся негромко затянули гимн, со стороны других групп доносились протяжные молитвы.

Сью ощущала напряжение и знала, что все вокруг чувствуют то же. Во всяком случае, возбуждение в это воскресенье было явно сильнее, чем на предыдущей неделе. Ожидание нарастало. Даже у Бена разгорелись глаза, его обычная скука от «присутствия» ничем не проявлялась, на нее не было и намека. Он озяб, но Сью чувствовала, что его дрожь сродни ее собственной, вызванной отнюдь не холодом Причина была в радостном возбуждении, охватившем всех присутствующих. Вдруг всё затихли, а потом по толпе прокатился тихий стон, как при лицезрении чуда. В недавно проделанном проходе в стене, отделявшей луг от владений церкви, показалась Алиса.

Молли Пэджетт держала дочь за руку, и мать-настоятельница из монастыря провела их обеих к скамье перед алтарем. Лицо Молли побелело и исказилось от напряжения, но лицо Алисы не выражало ничего. Она не отрывала глаз от дерева и даже не взглянула на толпу, которая благоговейно взирала на чудотворицу. Воцарилось безмолвие.

Бен вскочил на ноги, стремясь увидеть то, на что смотрели взрослые, но ему не хватало роста, чтобы заглянуть через их головы. Прежде чем мать успела его остановить, мальчик забрался на скамейку и увидел Алису. Это не произвело на него никакого впечатления.

Фенн спустился по ступенькам, стараясь не поскользнуться на их замшелой поверхности, и вставил длинный ключ в заржавевший дверной замок. Ключ повернулся на удивление легко. Фенн толкнул дверь и несколько мгновений постоял, давая глазам привыкнуть к открывшейся за дверью темноте. Ему вспомнилась старая телепередача, которую он смотрел маленьким Она называлась «Внутреннее святилище» и каждую неделю начиналась с того, что медленно отворялась старая дверь в склеп и раздавался классический скрип. Ему в кошмарах снилась эта дверь и нечто страшное, что крылось за ней, но наутро воспоминания стирались, как мел — тряпкой. Однако теперь стояло утро, и это был не сон. Фенна встретил сырой, затхлый запах.

Репортер улыбнулся собственной нервозности. Делгард заверил его, что в церкви Святого Иосифа больше не держат в склепе покойников.

Фенн пошарил рукой по стене за дверью, нащупывая выключатель. Выключатель нашелся, и репортер включил свет.

Тусклая лампочка осветила четыре стены, и Фенн пробормотал:

— Чудесно!

Он вошел и ощутил, как под кожу прокрался свежий — нет, пробирающий до костей — холод. В дальней темной нише что-то метнулось прочь. На полу валялись картонные коробки. Посередине стоял старый стол с разбитой поверхностью, а к столу, как пьяная, прислонилась заляпанная деревянная стремянка. За кругом света маячили какие-то серые тени.

Фенн огляделся, надеясь сразу увидеть сундук, и его глаза различили под толстым слоем пыли какой-то приземистый прямоугольный предмет. Направившись к нему, Фенн промочил ноги в собравшихся на полу лужах. Присев на корточки, он протянул руку к заплесневелой крышке.

Монсеньер Делгард обернулся к собравшимся, его огромные руки лежали на бортиках кафедры, глаза смотрели в гущу ожидающих лиц, а не в лежащий перед ним молитвенник. Он резко набрал в грудь воздуха, его ссутуленные плечи почти выпрямились.

Боже правый, здесь тысячи, тысячи!

Зачем они пришли сюда? Что им нужно от ребенка?

Его сердце скорбело о пришедших больных, калеках и инвалидах, которые смотрели на священника горящими глазами, приоткрыв рот, с улыбками, оживившими затравленные лица О, Господь всемилостивый, помоги им в их вере! Не дай отчаянию поразить их! Случившееся с девочкой нельзя повторить, они должны понять это. Пусть сегодня все кончится! Покажи им, что здесь нет никаких чудес!

Два искусно встроенных в кафедру микрофона на несколько мгновений нестройно загудели.

Легкий ветерок коснулся страниц молитвенника.

Чувства собравшихся словно обдали священника волнами эйфории, и голова закружилась от этой направленной энергии. Бесчисленное количество раскрасневшихся лиц перед ним напоминало розовую гальку на колеблющемся пляже, подъем у входа на луг вздымался, как приливная волна, а высокие изгороди вдоль дороги напоминали морскую дамбу. «Безумие, — сказал себе Делгард. — Глупый обман, в котором должна принять участие Католическая церковь». Внизу ободряюще улыбался епископ Кейнс. Саутворт повернул голову и смотрел на толпу. Присутствовали и многие другие священники — как; залог истинности и божественности происходящего, пусть даже это и жульничество. Но нет, здесь нет никакого жульничества! Алиса Пэджетт — чистое дитя! Ее юная душа не может быть греховной. Возможно, это он, священник, греховен в своих сомнениях, греховен его отказ признавать то, что он видел собственными глазами. Возможно, ему не хватает смирения поверить, что это дитя способно вызвать такие духовные силы. Возможно…

Держа руки ладонями от себя, Делгард поднял их до уровня плеч и начал богослужение. Алиса внимательно наблюдала за ним, но ее глаза как-то остекленели и смотрели прямо сквозь него… смотрели… смотрели не на него… а на дерево…

Покрывало казалось липким на ощупь, и Фенну потребовалось сделать над собой усилие, чтобы взяться за него и сдернуть. Под покрывалом оказался деревянный ящик, и от света по крышке во все стороны разбежались крошечные черные твари. Фенн сразу понял, что это не тот сундук, который он ищет, — ящик был слишком мал и не такой уж древний, — но все же решил открыть его: кто-нибудь мог переложить документы туда. Замка не было, и он поднял крышку.

От поднявшейся пыли Фенн несколько раз чихнул и слезящимися глазами уставился на старые книги и бумаги. Когда он попытался достать их, крышка откинулась наотмашь. Книга оказалась потертым требником, написанным по-латыни. Мертвый язык. Использовать его могли разве что твердолобые религиозные фанатики, поскольку Ватикан решил, что современный язык неблагозвучен для молитв. Под верхней книгой лежала другая такая же, а под ней — еще одна: ящик был полон ими. Бумаги оказались пожелтевшими текстами гимнов. Вот и все. Фенн, разочарованный, закрыл крышку. Это было бы слишком просто.

Опершись руками на колени, репортер еще раз осмотрел склеп. Боже, как тут холодно! Он двинулся к центру; лампочка под железным колпаком всего в шести дюймах над головой отбрасывала на пол тени от носа и бровей. Два каких-то насекомых кружились вокруг лампочки, не ведая, что ищут смерти от этого лже-солнца.

Сколько древних костей крылось под этим полом? Фенн задумался. Языческие кости, останки нечестивцев. Не витают ли тут их души? Он осознал, что сам себя зачем-то запугивает, и мысленно дал самому себе пинка. «Давай, Фенн, действуй, а потом сможешь уйти!»

Последовав этому совету, он подошел к груде ящиков за кучей стульев в углу склепа и, немелодично насвистывая, стал ее разбирать. Достаточно просто просмотреть, не имеет смысла все внимательно разглядывать — он ищет старый большой сундук, слишком большой, чтобы его легко удалось припрятать. Старый радиатор отопления, потревоженный движением, начал скользить вдоль стены, к которой был прислонен, и со страшным грохотом упал на пол; шум эхом отразился от сырых каменных стен.