Мистические города

А вот что касается щедрости, то тут приз, если бы таковой у нас имелся, точно достался бы Фэю Клэксону, трясущемуся дряхлому рокеру с землистым цветом лица. На самом деле звали его Джон Смит, правда-правда,без шуток, как он сообщил нам в день, когда списочный состав нашей группы уменьшился до восьми человек.

В конце первого собрания нашей группы (двадцать пять присутствующих) он сказал нам, мол, подождите, пожалуйста, что было непривычно вежливо для него. Мы были настолько потрясены, что именно так и сделали. Очень скоро он вернулся, сгибаясь под тяжестью куста в горшке. Теперь листья с этого куста общипываются только по особым случаям (причем только единичные): когда кто-то покидает здание или когда мы сидим спина к спине в сухом подвале, прислушиваясь к тем звукам. Мы попытались размножить куст черенкованием, но тщетно. Наши попытки вырастить его из семян тоже провалились. По моему мнению, это самое ценное достояние нашей группы, хотя продуктовые запасы Фэя, некогда представлявшие еще большую ценность, теперь практически исчерпаны.

Похоже, каждый из нас по-своему любил делать удачные покупки. Муры со второго этажа собирали фарфор династии Мин, и предметом их наибольшей радости было то, сколько они заплатили за каждую вещь. Причем не как много, а как мало! Не слишком типично для мира искусства, но в то время мистер Мур занимался бизнесом с левыми брендами. Корделл Уэйнер собирал обувь. Мистер Весилиос — оливковое масло. В комнате для вин он хранил оливковое масло, а вино терпеть не мог. Что до меня, то я собирал консервированные продукты. Поскольку гостей я отродясь не принимал, то места у меня было предостаточно. Причем закупался я с умом. Из-за сложностей с доставкой я зараз забивал свободную комнату и ванную. Почуяв первые признаки наступления новой эры, я решил, что нечего столовой зазря пропадать, и заполнил ее консервами. На редкость успокаивающее зрелище — все мои баночки. Столовая снова была забита совсем как во времена моего детства, когда дом был полон смеха и гостей, которых приглашали родители.

Свою последнюю банку я получил от нашей группы уже год назад, но приятно было думать, что благодаря умелому управлению все же удалось растянуть на подольше запас консервов (причем благодаря моему умелому управлению, поскольку с самого начала именно я отвечал за продовольственные запасы).

Хотя Фэй справлялся даже успешнее, чем я. Он вдруг стал патологически стеснительным. Если бы я выглядел, как Фэй, то тоже стал бы стеснительным, а выглядел он не лучшим образом, тут уж ни убавить ни прибавить. Он постоянно тревожился о своем здоровье. Он годами сидел на бесслизистой диете доктора Эрета, что явно не пошло ему на пользу. Его беспокоила толстая кишка. Кристаллотерапия не помогала. Он переживал по поводу грибка. А поскольку Фэй больше не доверял практикующим врачам, то разработал собственный режим: запасся всем необходимым и планировал уже больше никогда не покидать здания. Он закупил английский сухой заварной крем-концентрат «с натуральной ванилью и крахмалом». Ко времени первого собрания членов нашего кондоминиума он уже шесть месяцев сидел на этой натуральной пище, которую разводил водой. Его квартира будет побольше моей, так как состоит из двух, специально объединенных для его буйных развлечений. И одну он полностью забил припасами. Заварной крем кончился в прошлом месяце.

Мы относительно здоровы, хотя ни у кого нет лишнего жира и у любого из нас можно легко пересчитать ребра и позвонки, которые с каждым днем выступают все отчетливее. У нас еще достаточно разнообразный рацион питания, однако его необходимо срочно улучшить, поскольку пока ждать чудес не приходится. Все, кроме Фэя, испытывают настоятельную потребность в мясе. Мы не обсуждаем, что едят люди за пределами Бреванта, хотя знаем, что крысиным мясом торгуют практически легально. Но я никогдане смогу взять в рот крысятину! Орм, по крайней мере, все же рыба.

Сейчас наше самое ценное достояние — это подсолнух. Он наше будущее, если уж лучшее будущее нам не светит.

Но знаете, мы ведь действительно думаем о лучшем будущем. Не для наших детей. Бревант не предназначен для детей. Но тогда почему? Для чего? Прошлым вечером мистер Весилиос порадовал нас удивительным рассказом о том, сколько оттенков он насчитал у цветов своей яблони, и после разговора этого я увидел сон, от которого не хочется пробуждаться.

Сейчас снова рассвет, когда большинство из нас по привычке просыпается. Тот звук опять появляется. Надо срочно спускаться в убежище.

Подсолнух. Подсолнух, хотя это всего лишь росток, дышит, выделяя кислород, или что там выделяют растения. Вдох-выдох. Совсем как мы, но подсолнух спокойно дышит весь день и спит всю ночь, покоясь в драгоценной земле. И все его так любят. Должны любить.

Этот Звук. И оттого, что он такой приглушенный, становится еще страшнее. Я всегда стараюсь с грохотом скатываться вниз по ступеням. Я пытаюсь произвести как можно больше шума, чтобы заглушить этот Звук. Но сегодня я почему-то прислушиваюсь, стараясь не двигаться.

Один из листьев Фэя. Вы способны представить, каково это — жевать лист? Комоклистьев? Горькая слюна и капля масла, которое Фэй с Джулио выбрали в качестве странного дополнения к листу. И сразу же в мою кровь, в мое сердце, в мои мысли словно бы просачивается ощущение счастья и легкости бытия. Это продолжается совсем недолго, но в такие минуты даже подсолнух вдруг становится для тебя не столь важным. Я прислушиваюсь и представляю себя Джорджем Максвеллом. Или Джулио. Нет, даже не таким, как они, потому что они тоже бегут в убежище. Я представляю себя кем-то из старого доброго времени — сильным, смелым, героическим. Как будто вернулись те люди в синем, когда они были настоящими людьми в синем.

Звук становится сильнее, но думаю, он все еще где-то далеко. Шум обрушения и оползня? Я уверен, что если бы кто-нибудь оказался внизу, то только чувствовал бы все это, но не слышал, поскольку барабанные перепонки непременно лопнули бы. Я иду. Я иду. Зря я так долго лежал в кровати. Двигаться все труднее и труднее. Обычно я бегом бегу, но сейчас самое большее, на что я способен, — выпрямиться и ползти, держась за стены. Пристыженный, я заставляю себя идти спокойно, но это всего лишь бессмысленный компромисс.

Сквозь крошечное отверстие в забаррикадированном окне в вестибюле просачивается рассветный луч, розовый, как бутон. Когда же я в последний раз видел свет? Это было так давно. Во времена роз, когда я просыпался под воркование голубей за окном. А потом костюм для бега — и в парк. Один круг — и отдых в саду, где роса лежала на лепестках роз.

А теперь эти розы на небе делали еще более невыносимой необходимость забираться, как крот, под землю при наступлении дня. Живот крутит. Разве не забавно было бы, как в старое доброе время, рассказать почему? Доктор…

И в чем решение моих проблем? Комочки спрессованных порошков.

Острый луч розового света пронизывает радужную оболочку моего правого глаза. Сейчас мне следовало бы стать кротом, съежившимся в убежище вместе с остальными. Глаза нам без надобности, когда мы пересиживаем там привычный дневной ужас.

Может, все дело в животе, а может, в цвете розы.

Я вжимаю голову в плечи и быстро произвожу все действия, необходимые, чтобы открыть заднюю дверь. Ее скрип-скрипза моей спиной так много мне говорит. Я не слышу скрипа, но чувствую его всем телом. Чувствовал.

Рассвет — точно мертвый.

Звук, заглушивший стук двери, живой.Настолько живой, что, как мышь, бежит по моим зубам. Некуда идти. Открыв дверь, я сбросил свою кротовую шкурку, а потому делаю то, о чем давно мечтал, — ступаю на тротуар. Теперь пора поднять голову… И это так здорово!

Обвожу глазами линию горизонта, пытаясь отыскать источник Звука. Сейчас Звук такой громкий, что заполняет меня целиком или хотел бызаполнить. Он такой громкий, и я даже не могу разобрать, что же на самом деле слышу — Звук или всего лишь эхо.