Чудовище Франкенштейна

Наконец я разлучил Лили и червя. Оторвал кусок рубахи, завязал пуповину и свернул ее кольцом у него на животе. Заметив, что червь дрожит, я снял с себя рубаху. Одна ее сторона затвердела от моей же крови, я подвернул ее и закутал червя чистой стороной. Перебарывая отвращение, я прижал его к себе и ощутил на лице дыхание — столь слабое, что даже перышко не колыхнулось бы. Я укрыл нас троих плащом, потом взял Лили за руку и мягко сжал в ответ ее пальцы, едва она ими пошевелила.

— Он уже умер? — спросила она, не видя, что я держу его.

— Да.

— Тогда я свободна. — Она забилась в конвульсиях. Немного спустя боль прошла, Лили взглянула на меня и улыбнулась: — Когда мы прибудем в Лондон?

Плащ у меня в ногах стал мокрым: он впитал в себя ее жизнь.

— Завтра, — ответил я.

— Завтра? Дурачок ты, Виктор, я же тебя дразню. Я скоро умру.

— Нет, я доставлю тебя в Лондон.

— Как ты будешь жить без меня?

— Скажи, только честно: почему ты оставалась со мной все это время?

По ее бледному лицу пробежали бесчисленные оттенки чувств: жалость и коварство, гнев и ненависть, наконец невиданная прежде доброта. Она солжет или скажет правду? Какая мне разница? Только бы она призналась, что любит меня.

Она так ничего и не сказала, лишь закрыла глаза и прислонилась головой к карете. Ее дыхание стало очень медленным, пальцы в моей ладони едва заметно дрожали. Такие неглубокие вздохи, такая легкая дрожь, что я даже не заметил, как Лили испустила дух. Дожидаясь признания в любви, я так крепко сжимал холодеющую руку, словно это могло спасти ее. Нуждаясь в этом признании, я так крепко сжимал ее холодеющую руку, словно можно было уйти вслед за Лили.

Где сейчас Уинтерборн? Не наполнилось ли его сердце необъяснимой печалью? В церкви я сказал, что оберегал Лили, защищал ее ради него. Но он отверг меня. Неужели я позволил ей умереть только из-за этого?

Я притянул к себе Лили. Ее обмякшее тело у меня на руках напомнило о Мирабелле, которую я держал точно так же, когда ее застрелили. Одна женщина вела к другой, и обе погибли лишь потому, что ненадолго остались со мной.

Положив червя себе на колени, я трясущейся рукой снял с Лили бусы Мирабеллы, которые я ей подарил, и снова завязал их на запястье, рядом с тем браслетом, что Лили смастерила для меня. Там ему и место: две женщины, два подарка, две смерти. Маленькие бусины звякнули, и червь повернул головку на звук.

Червь — внук Уинтерборна. Будь у него выбор, он отнял бы у меня это бледное морщинистое существо, и это еще один повод ненавидеть червя. Но я все равно поднес кроху к груди и натянул на нас обоих плащ, чтобы согреться.

Так пролетели минуты, часы, дни… Кто-то приблизился с фонарем в руке. Уолтон, подумал я, пришел завершить начатое. Я даже не поднял головы.

— Убийство! — заорал человек.

Издалека откликнулись:

— Снова шутишь, Дарби? На смену опоздаем.

— Мужчина и женщина: оба мертвые. Повсюду кровь. Господи! Его лицо!

Я зашевелился и увидел грубоватую физиономию, обрамленную густыми черными волосами и бородой. Часть щеки была вырвана — старая, давно зажившая рана. Все лицо в странных синеватых оспинах. Едва я взглянул на него, человек воскликнул:

— Живой! — Он отдернул плащ. — Тут еще ребенок! Тоже живой!

Послышался десяток голосов.

— Успокойтесь, — сказал Дарби. — Купер, Шеффилд, Смит, помогите отнести его в город. Понадобится трое, а то и четверо человек. На вид он в два раза больше, чем старина Том Хамфрис! Остальные должны заступить на смену. А не то нам всем урежут зарплату и снова пришлют бригаду Пэкстона.

Едва Дарби взял червя, я прошептал:

— Избавьтесь от твари. Избавьтесь от нее!

Когда они подняли меня, во всем теле вспыхнула ужасная боль, и с грохотом обрушилась ночь. Больше я ничего не помнил. Забвение было приятным и темным, но очень скоро я очнулся от такого громкого воя, что от него сам Бог, должно быть, сошел с ума.

Неожиданно придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу в неосвещенной комнате. С потолка свисали копченые туши, которые бешено раскачивались, ударяясь друг о друга. Глиняная посуда упала и разбилась; на полке одинокая уцелевшая чашка вертелась с головокружительной скоростью. В воздухе стояла пыль, словно кто-то быстро пробежал по опилкам.

Что случилось?

Уши болели. Сначала я подумал, что меня разбудил шум — оглушающий, поразительный гул все еще звенел в голове. Но мясо качалось, чашка вертелась, и пол вибрировал.

Минутная тишина — лишь на краткий миг, а потом…

Вопли из соседней комнаты. Затем оклики, распоряжения и плач, доносившиеся с дороги, слились в один мучительный крик.

Я привстал, но тотчас повалился от лютой боли в плече. Скрипя зубами, я приподнялся на другой руке. Сначала сел, затем встал на колени и выпрямил ноги.

На мне была блуза из дерюги: два-три мешка для муки разрезали и сшили вместе — получилась свободная безрукавка. Под ней я обнаружил повязку на плече, промокшую насквозь. С нижнего края еще капала кровь. Внезапно с небес обрушилась кровь всего мира. Склонившись под этим курящимся фонтаном, я вспомнил.

Лили мертва.

А Уолтон все еще жив.

Новый взрыв! Земля содрогнулась и сдвинулась с места, будто хаос, скрытый в моей душе, вырвался на волю. Я нетвердой походкой вышел из комнаты, оступаясь там, где пол провалился и наружу вылезли камни и почва. В главном зале располагалась таверна: теперь она опустела, недопитые кружки и дымящиеся трубки были брошены на стойке. Я выбежал на дорогу. Люди проносились мимо, не замечая меня. Мужчины пытались на ходу застегнуть штаны или просунуть голые руки в рукава пальто. Женщины с заплаканными лицами волокли детей и прижимали к груди младенцев.

Над шахтой в воздух поднимался столб пламени — столь огромный, что ночь обратилась в день. Колокол звенел не умолкая; вскоре ему ответил другой, городской.

Кто-то вцепился в меня сзади. Решив, что это Уолтон, я развернулся и схватил его за горло, но затем узнал человека, нашедшего меня на дороге. Я отпустил его, он потер шею и поморщился.

— Что вы подумали? Что я убийца вашей жены?

— Что случилось?

— Взрыв в шахте.

— Скорей, Дарби! — крикнул кто-то.

— Вы как? — спросил Дарби. — Не ожидал, что вы так быстро встанете на ноги. Пойдете с нами?

— Вы просите о помощи меня? — изумился я.

— Я попросил бы самого дьявола спуститься в шахту… Может, именно его я сейчас и прошу.

Я ощутил странное стеснение в груди от подавленного гнева и, кивнув, направился вслед за Дарби.

Огонь полыхал с тыла и вырывался из трубы, служившей для вентиляции, как пояснил Дарби, пока мы бежали к месту беды. В печи наверху возник сквозняк, она взорвалась, и за этим последовал второй взрыв в глубине шахты.

По главному стволу двигался подъемник — массивная деревянная конструкция из лебедок и цилиндров, которая спускала людей и поднимала уголь в одной железной клети. От взрыва раскололись вертикальные брусья и поперечины. Ремонт уже начался.

— Под землей моя смена, мои друзья. — Дарби встретился со мной взглядом, но тут же отвел его. — Даже не знаю, проклинать или благодарить судьбу за то, что свела меня с вами.

Люди не могли ждать, пока закончится ремонт. Канат привязали к цилиндру малого двигателя для распилки бревен и затем прицепили к клети для спуска спасателей. Дарби настоял, чтобы его отправили в шахту в числе первых. Я пошел с ним, хотя кто-то негромко доказывал, что я могу навлечь беду. Ведь взрыв прогремел всего через пару часов после того, как меня нашли. Дарби напомнил, что я помогаю им, хотя недавно потерял жену. Остальные пристыженно отвернулись.

Я нагнул голову и втиснулся в клеть. Все-таки метко ее назвали: я и впрямь почувствовал себя за железной решеткой.

— Посмотрим, выдержит ли малый двигатель, — ухмыльнулся Дарби.

Как только мы загрузились и каждому передали безопасную лампу, включился двигатель. Он стал разматывать канат, с громким треском опуская нас в дымный сумрак. Повисла неловкая пауза, и я спросил: