Алтарь

Она закружила по комнате. Что-то перекатывалось у неё в груди, как искрящийся хрустальный шарик. Затем она вскочила на окно и встала во весь рост, держась лишь одной рукой за ненадёжные камни. Ночь дышала ей прямо в лицо. Кричали вороны, и в горле горело и ныло. Если вдруг её рука сорвётся, она превратится в птицу — или в летучую мышь — и полетит в это глубокое, уже совсем прозрачное сиреневое небо, в эту бездну, готовую, казалось, поглотить и поля, затканные росами, и горы, и даже их замок…

Шум полёта. Нет, это не вороны.

— Люций! — окликнула она зачем-то. Он замедлил полёт. Его лицо с пронзительными тёмными глазами оказалось вдруг совсем близко. Интересно, если она бросится вниз, из окна и будет лететь, как камень, прямо к земле — он подхватит её или нет?

— Люций, — она не знала, шепчет или кричит, заглушая ветер и заунывные крики ворон. — Люций, что такое любовь?

И вдруг, не дожидаясь ни взгляда, ни ответа, она полетела вперёд против ветра, над тёмной землей, на запад — туда, где осыпались, как яблоневый цвет, бледные серые звёзды и ночь потревоженным чёрным драконом искала укромное место в древних пещерах…

7

Двое

Где они встретились?

В полутёмной зале с глухо шуршащими коврами? Зале, где окна не пропускают ни единого отблеска света, и где запахи склепа нехотя перебиваются ароматом розового масла и жасминовой эссенции? Или в бескрайних ночных лугах, где чёрная трава лоснится, отливая серебром, словно кошачья шерсть? Бесчисленное множество цикад замокло при их появлении, словно даже таким простым, как капля воды, существам, дано ощущать роковую поступь неизбежного. Или там — высоко — среди пыли и паутины созвездий — над дымными тучами, которые летели стремительно, точно падая в пропасть.

Или…

Неважно.

Они встретились — и этого довольно. Их руки едва-едва соприкоснулись.

— Кузен…

— Кузина…

Они смотрели друг на друга, как в зеркало. Каждый искал в чертах другого свои черты; и, находя, испытывал лишь досаду, а, не находя, — разочарование.

Наконец, он откинул волосы со лба и слегка склонил голову набок — одним из своих безупречно заученных томных жестов.

— Счастлив видеть тебя, кузина.

— Увы, — она повела плечами, — не могу сказать то же самое.

— Я убит.

— Люций, как же банально! Ты слишком много имеешь дело с людьми, это явно портит твой вкус. И потом, не стоит шутить таким образом. Учти, если ты снова будешь убит, я не стану участвовать в твоём возрождении.

— Злая прекрасная лгунья. Почему ты так меня не любишь?

— Потому что мы слишком похожи, — сказала она то, что они и так оба знали. — Не слишком приятно видеть в тебе все мои недостатки.

— Как, кузина! — он вскинул руки в безупречно разыгранном ужасе. — Что я слышу?! У тебя есть недостатки?!

— О, конечно же, нет, — ответила она безукоризненно серьёзно. — В том-то и дело, что в твоём исполнении все мои многочисленные и неоспоримые достоинства выглядят как недостатки. Ты — моё кривое зеркало, Люций. Разве можно вынести такое?

— Абсолютно невозможно, — согласился он.

— И что же тебя ко мне привело? — спросила она без всякой связи.

— Анабель, — коротко ответил он. Впервые его глаза действительно стали серьёзными. Анабель… — то ли удивилась, то ли просто отозвалась эхом Белинда. Больше она ничего не сказала; лишь смотрела ему в лицо, слегка откинув голову, — словно на луну или на ночные облака, — и ожидала продолжения.

— Она… — произнёс он, растягивая каждый слог, словно это было танцевальное па, — она спросила меня о любви.

— Вот как? — Белинда взглянула почти равнодушно. — Что же, это вполне понятно. Она в таком возрасте. И у кого ей ещё спросить? У дядюшки Магуса или тётушки Лавинии, которые давно покрылись плесенью? А Энедина бы и слушать её не стала.

— Она могла спросить у тебя.

— Нет, — отрезала Белинда, — не могла. — Её глаза стали пустыми и чёрными, а на щеках заплясали кровавые отблески. — Люций, она меня избегает. И никогда не спросит… тем более об этом.

— Почему?

Их взгляды встретились вновь. Они словно пили силу и жизнь, неотрывно глядя друг на друга.

— Потому что я — это она. Я — это то, чем ей суждено стать… рано или поздно. Та часть её, с которой она пытается бороться. Поэтому она так любит меня — и так ненавидит.

Она замолчала. Тьма отступала из её золотистых глаз. Наконец, она улыбнулась.

— А ты — ты ведь так похож на меня. И потом, кто как не ты может поведать всё о любви? Кто, как не ты, каждую ночь…

— Разве это любовь? — перебил он резко.

Она недоумённо подняла глаза.

— Люций, во имя Тьмы, не хочешь же ты сказать, что жаждешь чего-то иного?

— А разве я так сказал? — протянул он лениво, приподняв одну из своих изящных — как усики бабочки, — чёрных бровей, и рассеяно играя кольцом на длинном заострённом пальце. — Право же, кузина; я не говорил ничего подобного.

Несколько секунд она наблюдала за ним со странной улыбкой — не то нежной, не то циничной.

— Идём, — сказала она. — Я хочу тебе кое-что показать. Полагаю, тебе будет интересно, что же происходит с Анабель.

8

Разговор

В этом мире поздняя осень равнодушно встречала раннюю зиму. Робкие снежинки таяли на лету и обращались во влажную тёплую морось. Ночное небо — пустое, беззвёздное, затянула мутная седая поволока.

Они слетели на землю как чёрный тающий снег; как туман, пришедший ниоткуда. Косматый холодный ветер обвеял яростно их тела, которые были ещё холоднее.

В чёрные зеркала их глаз опрокинулся лавиной монастырь. Мёртвый и измученный. Груда искорёженных камней, обезображенная временем и… разрушительной магией девочки, которой стало слишком больно.

Две тёни заскользили сквозь вековые стены вместе с чёрной гнилой водой, скопившейся в каменной кладке.

Их никто не заметил. Никто… В самом деле, кто разберёт в сыром и пустынном сумраке — три тени или одна? Впрочем, та, у которой не было тени, кроме негасимого медного отблеска от спутанных волос, могла бы ощутить знакомый холод, заползающий внутрь проворной чёрной змеёй. Могла — но не ощутила. Быть может, не захотела.

— Почему ты так смотришь?

— Потому что я не знаю, Анабель. Я не знаю, что с нами творится. Я не знаю, грешно это, или нет.

— Ты сам говорил, что бог — это любовь. Как же может быть грешно, что ты меня любишь?

— Ты снова кощунствуешь.

— Когда ты так смотришь, мне кажется, ты меня ненавидишь.

— Я ненавижу не тебя, Анабель. Я ненавижу то зло, что тебя окружает.

— Что же такое, по-твоему, зло?

— Зло — это смерть. Твоё тело мертво, Анабель.

— Нет, мы не мертвы. Как ты не можешь понять? Мы выше жизни и выше смерти. Мы — и то, и другое. Ты снова всё делишь на чёрное и белое.

— А ты снова повторяешь чужие слова.

— Я не знаю. Мои это слова? Или её?

— Кто она, Анабель?

— Неважно. Я не могу говорить с тобой о ней. Не могу. Не спрашивай, прошу тебя.

— Анабель, я не знаю, где ты жила и с кем. Но я точно знаю, что они и их мир — это зло. Но Господь милосерден. Господь дал тебе великую возможность вырваться из этого. Поэтому мы встретились. Я должен спасти тебя, Анабель. Должен вернуть твою душу из ада к свету. Дать тебе веру и смысл. Именно об этом ты всегда мечтала, правда?

— Нет. Не знаю. Зло? Я чувствовала только пустоту… пустоту и безнадёжность. И свободу, от которой хочется кричать. Как будто падаешь в пропасть и знаешь, что будешь падать вечно. Может быть, это и есть тот ад, о котором ты говоришь?

— Да, Анабель. Тот, кто отвергает Господа, будет вечно лететь в адскую бездну. Но я спасу тебя, Анабель. Не знаю, как, но я очищу тебя от греха и скверны, и ты станешь белоснежной, как агнец божий. И тогда мы сможем быть вместе. И ты обретешь, наконец, покой.