Ева и головы

Эдгар схватился за голову, измазав себе виски тёмной кровью. Скальпель, отскочив от сундука, упал на пол, и девочка наклонилась, чтобы нашарить возле сундука холодную его ручку.

— Зачем ты задаёшь мне все эти загадки?

Ева выпрямилась, собравшись было уже ответить, и только потом поняла, что Эдгар ждёт ответа вовсе не от неё. Вряд ли он вообще ждёт ответа. Он привык задавать свои вопросы в пустоту.

— Становятся ли объятья тремя руками крепче, или же третья рука тянется к горлу, пока две других тебя обнимают? Я глуп, Господи, как я глуп! Я не знаю, что мне делать.

— Но у нас нет времени, — сказала Ева одними губами. — Они ждут.

Мужчина дёрнулся, колени вздрогнули, будто от щекотки. Под веками стало заметно движение, видимые полоски белков будто порозовели. Эдгар отдёрнул руки, а потом придвинулся к пациенту и вслушался в дыхание.

— Прости меня, Господи! — из груди великана, напугав Еву и стоящую у лестницы женщину, вырвался хриплый рёв. Рука со скальпелем нырнула в живот, будто хищная птица, что сорвалась с небес, растопыривая лапы, за добычей, и Ева увидела, как костоправ, схватив крохотную руку за запястье, отсёк её у самого основания. Брызнула кровь, Ева, поневоле зажмурившись, была уверена, что слышала, как хрустнула косточка.

Эдгар, закусив до крови губу, перетягивал обрубок нитками, превращая в культю. Если мужчина и выживет, в будущем, возможно, она доставит немало неудобств.

— Боже мой, что это?

Великанша с недюжинным проворством взлетела по лестнице, но Ева уже упаковала отрезанную конечность в мешок.

— Опухоль, которая убивала вашего мужа, — ответил Эдгар. Он закончил с культёй и торопливо сшивал теперь брюшную полость. Иголка белела, погружаясь в плоть, и выныривала уже ярко-алой. Одна, та, которую Ева не раз видела в руках у цирюльника, сломалась, и девочке пришлось торопливо рыться в коричневой медицинской сумке в поисках другой, пока Эдгар специальным пинцетом извлекал из плоти обломок.

— Вы отрезали это у него из… изнутри? — женщина со страхом смотрела на окровавленный свёрток. — Он теперь умрёт?

Палец Эдгара взлетел вверх.

— Если будет на то Его воля. Просите, и воздастся вам. Со своей же стороны скажу, что он должен лежать так долго, пока не почувствует, что способен подняться на ноги. Не жалейте браги, ещё можно давать маковое и полынное молоко — не более нескольких капель каждый новый божий день. Прикладывайте к животу речные камни, завёрнутые в марлю, листья папоротника, лучше те, что красные — они отлично вытягивают боль.

— Я ни разу не видела, что у человека что-то вырезали изнутри и он выживал, — сказала женщина. Её трясло, Ева опасалась, что лапищи с обкусанными ногтями сейчас метнуться к горлу костоправа и помешают ему закончить работу.

— Я тоже, — сказал Эдгар. — Просто поверьте, что я сделал для вашего мужа всё, что было в моих силах. Он бы умер, если бы мы не предприняли никаких мер. Где-то здесь — может, у вашего левого плеча, — стоит сейчас ангел, что относит человеческие души в чистилище.

Словно ставя точку в монологе лекаря, затянулся последний стежок. Уродливый рубец был похож на гусеницу, мохнатую от обилия ниток.

Ева видела, как тяжело Эдгару — вряд ли он сам верил в то, что только что сказал. Он не поднимал глаза на собеседницу. Руки, вздрагивая от напряжения, пытались расстегнуть пуговицу на сумке. Девочка бросилась помогать, думая, что в какой-то мере это она повинна в том, что великан стал проще относиться ко лжи. Когда их совместное путешествие только начиналось, фантазии Евы, бывало, заставляли великана затыкать себе уши.

Внизу прослышали, что операция завершилась, и кружки взлетели вверх. Словно нимбы, качались они над головами в руках пьяных и не очень людей, которые поздравляли друг друга и пили за здравие излечённого. Жонглёры принялись жонглировать с новой силой, нищие ещё громче стенали о милостыне. Женщина повернулась, словно получила неожиданный удар в спину, лицо её, до этого бывшее смертельно-бледным, теперь багровело, наливаясь кровью как-то странно, одной половиной.

— Хорошо, — сказала она, кажется, силясь сказать сразу так много вещей, что слова застревали у неё в горле. — Ладно. С Божьей помощью… но если вы… эй! Эй, кто-нибудь! Помогите мне донести мужа до дома.

Вызвалось сразу двое, откуда-то появились переделанные из снятой с петель двери носилки. Им обоим пришлось взяться с одного конца, хотя мужчина был не тяжёлым, если не сказать субтильным. Жена сама ухватилась с другого.

Они ещё не исчезли из виду, а Эдгар уже принялся запрягать Мглу. Кто-то излишне подвыпивший пристал к великану с претензией, что, мол, видел он ровно такую лошадь в караване, и нужно бы выяснить, не перепутал ли чего здоровяк-цирюльник. «Ты же, вроде, сам тащил свою телегу», — сказал он. Но Эдгар просто отодвинул пьянчугу в сторону, предложив ему самому осознавать собственную ошибку.

Ева исчезла, чтобы попрощаться со всеми, с кем успела познакомиться за этот вечер, и Эдгару спустя какое-то время пришлось привести её обратно. Разглядывая лицо великана, Ева с ужасом поняла, что он был готов даже отправиться в путь без неё.

Когда Мгла уже била копытом, требуя немедленно тронуться с места, ещё один человек преградил им путь.

— Эй, погодите-ка!

Перед ними стоял, запыхавшийся, тот молодой тонкорукий священник, у которого великан ещё вечером просил благословения.

— Что же вы не спите, святой отец, — сказал Эдгар, глубоко вздохнув и приведя, насколько это возможно, голос в порядок. — Разве время и место пребывать проводнику господней веры среди таких, как мы?

— Не время, — ответил священник. Он смотрел на Эдгара прямо и пытливо. На ризе расплывалось пятно пота. Видно, что толком не разоблачался после того, как вернулся с вечерней службы, а ходил, наверное, в беспокойстве по комнате, даже не сняв сапог. — Мне нужно с вами поговорить.

— Мы уезжаем, — закричала из повозки Ева.

— Я и не собираюсь вас задерживать, — сказал молодой священник, однако, не сходя с места, и даже придерживая за повод лошадь, как будто для того, чтобы тот не болтался. — Что с кожевником? Что вы сказали его жене? Что-то не давало мне покоя весь вечер, я вышел из дома и пошёл сюда, чтобы по дороге встретить их четверых, возвращающихся от вас. Таких бледных, словно прямиком с аудиенции у Смерти. Про двоих сзади я не говорю — бледные они, должно быть, от выпивки и оттого, что насмотрелись на чудовищную рану на животе бедняги.

Этот священник был единственным на памяти Евы священником, который производил впечатление живого человека, а не ворона, зачем-то принявшего облик человека. Звали его Август (просто Август, не нужно мне никакого подхалимства, — сказал он Эдгару при знакомстве), и служил при этом приходе чуть больше года. Даже запах лука, от которого, если долго стоять рядом, начинало чесаться в носу, не вызывал у девочки рвотных позывов. Сразу становилось понятно — такой любитель лука на завтрак, обед и ужин не горит желанием заниматься сухим пересказом проповедей. Во всяком случае, Еве отчего-то так казалось.

У Августа было нервное лицо, с тонкими как у девушки чертами, длинные светлые волосы и невнятная речь. Отчасти Ева прониклась к нему сочувствием из-за внешности: казалось, этот юноша не сможет и дня прожить без посторонней помощи. «Наверное, в детстве он мог умереть даже от крапивного ожога», — подумала она.

— Я сказал ей, что её муж теперь в ложке у Господа Бога, — ответил Эдгар, хотя для ушей Евы это звучало, как «я теперь в ложке у Господа Бога».

Август уцепился за великана глазами. Выглядело это так, как будто он готов грохнуться на колени и умолять Эдгара добровольно вывернуться наизнанку, и в этом случае Ева готова была бросить цирюльника и остаться жить у священника, чтобы варить ему обед и вынимать занозы из пальцев.

На колени он не грохнулся, однако сказал, старательно отводя глаза:

— Ещё одна вещь не даёт мне покоя: я видел там кровь, но вы ведь не лекарь и не можете резать вены. Ещё видел что-то… что-то похожее на шов, которым сшивают животы смертельно раненым в бою.