Корабль уродов (СИ)

Едва я оказалась в стенах нашего текущего пристанища, как мой рот наполнился слюной от аппетитного сдобного аромата, витавшего в здании. Не раздеваясь, я отправилась в операционную, которую мы цинично переопределили в трапезную. На столе, где обычно режут и спасают, сейчас разложились картонные коробки с жирными пятнами и кусками пирога. Сидя на диване, притащенном сюда из рекреации, их жадно поглощали Лени, Хоньев, Якобс и Артур. При виде последнего я вспомнила странную просьбу Джека, и мне стало любопытно, что такого он хотел нам рассказать. Я взяла себе теплый кусочек из коробки, улыбнулась Лени и встретила его напряженный взгляд.

Он медленно поднялся с места, отложил еду, хотел что-то сказать — поперхнулся и закашлялся. Я нахмурилась. Он махнул мне рукой, и мы вместе вышли в коридор. Немного нервничая под его тяжелым взглядом, я, тем не менее, голодно жевала пирог.

— Нам надо поговорить, — серьезно произнес он.

Я вскинула брови. После встречи с Майей его угрюмая сосредоточенность казалась мне нелепой и комичной.

— Пойдем… куда-нибудь, — продолжил он.

Мы зашли в пустующую палату, Лени настоял, чтобы мы сели, наступила глупая тишина. Наконец, я расправилась с пирогом, облизала губы и пальцы и вопросительно уставилась на Лени.

— Я уезжаю к жене, — констатировал он, глядя мимо меня.

— О, — вырвалось у меня. Ощущение комичности пропало. — Э… Надолго?

— Навсегда.

— О.

Я непроизвольно сжала в ладонях металлический каркас кровати, на которой сидела. Меня захлестнула обида, мигом вспомнились десятки сладких моментов, и стало непонятно, неужели они дороги только мне.

— Но ты же говорил, что не любишь ее, — беспомощно сказала я.

— А ты говорила, что не любишь Джека.

— А я и не люблю, — возмутилась я.

— Ага, оно и видно, — фыркнул Лени.

Я подняла на него взгляд и холодно повела бровью.

— В смысле?

— Пф! То-то ты не отходила от его постели, пока он изрыгал эту склизкую хрень из всех отверстий.

— Лени, он был болен! Конечно, я должна была заботить о нем, он же не чужой мне человек, он… мой родственник. Да я всё детство прожила под его опекой!

— А говоришь, что не любишь.

Я была категорически не готова согласиться с таким определением своих чувств, но приказала себе не придираться к словам.

— Это же совсем другое, Лени.

Пока я подбирала в уме пример, с которым сравнить ситуацию, Лени одарил меня чугунным взглядом. Он выглядел настолько рассерженным и взрывоопасным, что я потеряла мысль.

— Я видел, как вы целовались, — он раздраженно поморщился. — И, пожалуйста, не надо сейчас придумывать никаких… идиотских отговорок и оправданий — довольно! Я достаточно в это верил.

Я сдержала вскипавшие на языке протесты и опустила голову. Всё правильно — мы совершенно добровольно и совершенно не по-родственному целовались — и, как выяснилось, на глазах у Лени. Это измена, и это понятный и достаточный повод для расставания.

— Ладно, — сказала я.

— Что «ладно»?

— Ты уезжаешь к жене. Ладно.

Он уставился на меня с неуместным недоумением — будто я сказала это безо всякого повода после прекрасной ночи любви. И словно чиркнул зажигалкой: с воем и клокотанием во мне поднялась бешеная волна злости и сарказма.

— А ты думал, я буду умолять тебя остаться? — фыркнула я.

Он смутился и нахмурился, а я усмехнулась, горько и зло, и покачала головой. Эта усмешка не сходила с моих губ почти до конца наших пререканий.

«Раз уж он озвучил свои претензии ко мне, то и я скажу всё, что наболело», — мысленно заявила я.

— Господи, Лени… Да тебе всё это только на руку. Ты… ушлый журналюга, вот и всё. Ты просто нагло воспользовался обстоятельствами, чтобы раздобыть «такой потрясающий» материал! И только не говори, что, вернувшись в Сплинт, ты спрячешь все эти чертовы интервью в ящик — и никто их никогда не увидит, — я покачала головой. — Господи, да ты даже из моей якобы смерти тогда сделал бизнес.

Все эти мысли томили меня уже не первый день, и теперь, дав им наконец свободу, я испытывала потрясающий драйв. Всё мое недовольство, все мои обиды, сознательно утопленные в бессознательном, выплескивались наружу, и я очищалась от их тяжелого и липкого давления.

— Ты знаешь, что это не я, что я этого не хотел, — тихо возразил он.

— Да, но и в тайне ты нашу историю не сохранил… — из меня вырвался прерывистый вздох, и я снова покачала головой. — А здесь? — продолжила атаку я. — Ты ведь только и занимаешься, что отсматриваешь свои видео, слушаешь диктофон и думаешь, кому бы это подороже продать.

— Вренна!..

— Да ты даже на секс оторваться не хотел! Мы ведь ни разу не переспали после чертова бала!

— Конечно, Вренна! Потому что ты всё время сидела со своим драгоценным Джеком! И испепеляла меня взглядом, стоило мне тебя хоть на секунду отвлечь!

— Он был болен! А ты даже не удосужился предложить помощь — пришлось тебя просить, когда я уже совсем падала с ног — и видел бы ты свое лицо! Хах, да ты и утешить меня ни разу не пытался — сидел, уткнувшись в свои записи. А когда я просила тебя поехать с ребятами искать врача? Нет, ты же писал статью!..

Я внезапно выдохлась. Бешеный поток слов оборвался, ярость сменилась опустошением, а мерзкая ухмылка наконец сползла с губ. На последних каплях горючего я слабо добавила:

— И скрывались мы с Джеком последние месяцы, потому что ты отдал наши фотографии своему издателю, а тот выложил их в интернет.

Без сил я понурилась на кровати. Лени смотрел на меня — на руки, колени, куда придется — с ноткой ужаса и никак не отводил взгляд.

— Прости, я не должна была всё этого говорить… — пробормотала я. — Ты… ты женат, у тебя ребенок… и ты возвращаешься в семью. Это нормально.

Я грустно тепло усмехнулась.

— И ты прости. Ты всё правильно говоришь… я и не понимал, как подло поступаю…

Весь его облик сквозил такой горечью и таким чувством вины, что мне захотелось обнять его и утешить, но я строго себя остановила и обхватила вместо этого саму себя.

— Ничего.

Он всё равно выглядел разбитым. Я помолчала, потом добавила с усмешкой:

— Я долго плакать не стану.

Эта фраза вызвала из памяти фантомные чувства, и, преодолев их, я грустно улыбнулась:

— Я тебя давно оплакала.

Словно в тумане Леон вышел из комнаты, оставляя там Вренну. Мысли бесконтрольно метались по голове, но ни одна из них не успевала обратиться в слова. Ему было тоскливо, до умопомрачения, но он понимал, что это пройдет. Он много раз расставался с девушками, и все они достаточно быстро освобождали его разум. Его тревожил не факт расставания, а то, насколько надрывно оно произошло.

Он медленно побрел по коридору в свою палату — собирать немногочисленные пожитки. Если уж рвать — то всё разом. Завтра ему сложнее будет покинуть этот дом.

Он поднялся на четвертый этаж, почти достиг нужной двери, когда навстречу ему скользнул черный силуэт.

Джек шагнул из-за угла — стремительно, люто, словно кобра, прождавшая часы в засаде. Застигнутый врасплох, Леон инстинктивно отшатнулся — и врезался лопаткой в косяк. Холодный блеск в опущенной руке соперника приковал его взгляд к себе.

На несколько мгновений они так и замерли. Леон — спиной к стене, безоружный, с расширенными в испуге глазами. Джек — взвинченный, раскаленный, точно зверь наготове к прыжку.

Преодолев первый секундный ужас, Леон попытался оценить происходящее. Во-первых, надо уяснить: это яростное немигающее существо перед ним — не более чем простой человек, притом еще недавно бывший при смерти. Во-вторых… Но лезвие в пальцах Джека грозно блеснуло, и всё, что осталось Леону — предчувствовать пронзания своей плоти и вспышки боли от колотых ран. «Я могу еще сбежать!» — промелькнуло в мозгу, но он продолжал стоять, окаменевший.

Джек между тем воображал примерно то же самое: рывок — тонкий скальпель прорывает кишечник, вспарывает брюхо!..