Полдень синих яблок (СИ)

Виноградарь задумался. Похоже, эта вещица таила в себе немало сюрпризов. Он вспомнил какие неведомые глубины памяти она смогла пробудить у несчастной девушки в лаборатории. Одного он не мог понять, как целому отделу высокопрофессиональных экстрасенсов, которые дотошно вынюхивали, искали гребень по всему миру так и не удалось обнаружить его. Видно, не давался, выжидал своего часа. Вот и со старухой что-то странное творилось, явно гребешок напоследок расстарался.

- Да она у меня до сих пор перед глазами стоит! - волновался Володя.

- Кто?

- Ведьма эта!

Насколько же силён в людях тысячелетиями внушаемый суеверный страх, если уж видавшего виды подполковника проняло!

- У тебя всё?

Володя замялся.

- Нет. Оператора арестовали.

- Как арестовали?

- По обвинению в убийстве Замоскворецкой.

- Этого ещё не хватало! Кто?

- Капитан Отрепьев. Он ведёт это дело.

- Ну, так позвони, разрули ситуацию!

- Но это же не наше ведомство. И потом, вы прекрасно знаете, по закону его могут держать 48 часов, не выдвигая обвинения.

- Какие 48 часов, Володя!

Подготовка терафима идёт к завершению и каждая минута приближает их к назначенному часу Х. Не хватало, чтобы из-за какого-то капитана всё сорвалось!

- Ладно, иди, я сам займусь этим.

Промозглый дождь моросил, не переставая. Когда-то он любил такую погоду. Она пахла детством. В приморском городе, откуда он родом, особенно хорошо гулялось в порту. Мелкие ниспадающие струи ярко освещались светом гигантских прожекторов, сверху нависали махины кранов, пахло рыбой, дорогим парфюмом заграничных туристов.

Когда-то любил, но не в продрогшей Москве с её набухшими от сырости домами.

Он смотрел, как капельки дождя притягивались одна к другой и, перейдя определённую критическую точку, не справлялись с собственным весом и стекали тоненькими струйками по боковому стеклу рассекающего брызги ночного такси.

- Вы адвокат?

- Что? - не понял Доктор и вопросительно посмотрел в зеркало заднего вида.

На него с любопытством смотрели глаза водителя. Бывшие когда-то красивые, но сейчас с оттёкшими веками и неряшливыми следами косметики, он выглядели неухоженно и устало.

- Адвокат, спрашиваю?

- Да вроде того, - и Доктор снова отвернулся.

- Ну, вот, приехали, - женщина за рулём обернулась и показала пальцем, - вон оно - ваше отделение. Подождать?

- Нет, леди, не стоит.

- Леди! - грубовато улыбнулась водила , приняв от пассажира бумажку, - Скажете тоже!

И прокручивая колёсами, такси умчалось в ночь, обдав Доктора снопом брызг.

За столом душной, прокуренной дежурной громко переговаривались двое милиционеров.

- И что?

- Да ничего! Разворотило нашему комбату пол-головы. Уголовнички постарались!

- Да..., - молоденький сержант, уши которого торчали в стороны прямогольными трапециями, слушал, расскрыв в изумлении рот.

- Уголовников этих потом по зонам раскидали, - продолжал лейтенант, уже успевший понюхать пороху в боевых действиях, - только говорят, после этого стал наш комбат по ночам приходить.

- Как?

- А так, ходит по продолу* с дырой в голове и смотрит, тосклииво так... Я-то сам, Слава Богу, не видел, мужики рассказывали. То ли мстить приходит, может, виновных ищет. Кто знает!

Сержант опасливо огляделся по сторонам и осклабился:

- Нет, я в эти сказки не верю.

- Да я тоже! Эй, гражданин, вы к кому, - увидев мелькнувшую тень, лейтенант машинально схватился за автомат и тут же обмяк. Автомат выпал из рук и глухо стукнулся об пол.

Перед ними стоял, протягивая окровавленную руку, словно прося чего-то человек.

Волосы на его голове спеклись от засохшей крови, залившей правый глаз, а из безобразной раны на расскроенном черепе вытекало студенистое серое вещество.

- Комбат, - в ужасе прошептал лейтенант.

------------------------------------------------------------------------------

*Продол (жарг.) - тюремный коридор.

Глава 24.

Весь мир сузился до размеров клопа, маленькой и злобной сущности, ползущей по деревянному настилу. Тварь деловито направлялась к свежему телу, которое не успело пропитаться запахом стойкого мужского пота, грязных носков и испражнений, словом, всей этой всепроникающей камерной вонью. Букашка прополза ещё немного и тут же была с хрустом погребена под плюхнувшимся на неё толстым задом.

- Что, в первый раз загремел?

Дино безразлично подумал, что и его сейчас можно сравнить с этим клопом, которого можно раздавить в любой момент. Только и отличий-то, что тот родился здесь и чувств никаких не испытывает, кроме инстинкта выживания - напиться бы чьей-нибудь крови. Ему неведомы ни унижения, ни чувство потери, ни жалости.

Тут Дино понял, что обращаются к нему и только подавленно кивнул.

- Не дрейфь, паря! - толстяк поскрёб грудь под, торчащей клочками, немытой бородой. Из-под серой, в маслянистых пятнах мелькнула застиранная тельняшка. - Всё когда-то случается в первый раз.

Дино сидел, тупо уставившись в одну точку на противоположной обшарпанной стене и не шевелился.

- Не, друг, я серьёзно, ко всему нужно относиться философски, - глубоким басом продолжал бородач с внешностью не то бомжа, не то - попа-расстриги. - Наше тело - тюрьма, а это пострашнее будет.Мы, как бабочки, которым снится, что они - бабочки и это всё, - он обвёл глазами мрачную коробку камеры, освещённую туской лампочкой, - лишь иллюзия.

'Легко сказать! - с досадой думал Дино. - Её, эту философию даже за уши не подтянешь, когда у тебя умирает родная душа, ещё одна пропадает, а тебя предательски обвиняют в их убийстве. И ещё кто! Друг детства!'

- Эй, бабочка! - раздался писклявый прокуренный голос, который тут же потонул в шуме смываемой воды. - Ты чего там пургу метёшь?

Из-за перегородки, незамысловато скрывающей отхожее место показался тщедушный мужичонка. От долгих отсидок, чифира и тюремной баланды возраст его стёрся. Редкая растительность покрывала узкий, в шрамах, череп и была того неопределённого цвета, какой бывает у седеющих светловолосых людей или просто от долгой немытости.

Одной рукой он без конца поддёргивал сползающие штаны, другой зажал ноздрю смачно высморкался в сторону параши.

- А это, - толстый презрительно осмотрел доходягу с головы до ног, - одно из тех жалких созданий, цель жизни которых лишь сытый желудок да плотские утехи. Потерянная слабая душа, не умеющая, да к тому же и не желающая бороться со своими пороками, ибо не ведает, что творит.

- Это кто не умеет бороться? - прошамкал урка впадающими губами. - Я умею! Могу, например, пить, а могу и... Хотя пить у меня получается лучше, - и он заквакал беззубым ртом.

- А насчёт слабака, это ты поосторожней, философ! Для тебя тело - тюрьма, а для меня тюрьма - дом родной. Вот и вся разница!

- Да разница огромная! Не важно, где жить, главное - как! Ты живёшь, как вот этот клоп. Паразитируешь. Без идеи, без смысла.

- А ты, значит, у нас идейный, - беззубый покрутил длинными, как палочки, пальцами.

- Можно и так сказать.

- Поп что ли? Уж больно на попа смахиваешь проповедями своими.- Он сбросил тоненькие ботинки и развалился на лежаке.

- Почему поп? Я -православный славянин. Вот за драку сижу. Посижу чуток, да выпустят, чай, не впервой.

- А что же ты кулаки распускаешь, славянин? Как-то не по-христиански это!

- А я и не сказал, что христианин. Я - язычник. А добро - оно должно быть с кулаками. Каждый русский мужчина должен быть по духу воином, умеющим постоять за себя. А в случае чего защитить своих близких, свой народ, а если надо - и свою страну.

- Не-ет, идейный - это я, - ханурик постучал себя кулаком в грудь. - Кто-то в окопах обороняется, родину защищает, кто-то революции делает, а я за всех сижу!