Маска Ктулху

— И с ним еще парочка, — вставил метис.

— Не обращайте на него внимания, — сказал шериф.

— Кто? — быстро спросил Лэйрд.

— Да так, не поймешь кто, — усмехнувшись, ответил метис. — Хе, хе! Не знаю, как и сказать, — не то люди, не то звери, твари какие-то.

Коэн рассердился. Грубо велев метису заткнуться, он сказал, что, если он нам понадобится, его можно будет найти в Пашепахо. Шериф не сказал, как с ним связаться, поскольку в домике не было телефона, зато ясно дал понять, что местные легенды его совершенно не интересуют, равно как и мы сами. Метис разглядывал нас с подчеркнутым равнодушием, время от времени лукаво усмехаясь; взгляд его темных глаз то и дело задерживался на нашем багаже, и тогда в них появлялся задумчивый интерес. Заметив, что Лэйрд за ним наблюдает, метис быстро отвел взгляд. Шериф сообщил, что записи и рисунки профессора лежат на столе, где шериф их и нашел, а поскольку теперь они являются собственностью штата Висконсин, нам — когда мы закончим с ними работать — придется их вернуть. Уже собираясь уходить, он бросил через плечо, что, как он надеется, мы не слишком задержимся на берегу озера, потому что «хоть я и не верю в эти дурацкие россказни, да только многим из тех, что сюда наведывались, это боком вышло».

— Метис что-то знает или о чем-то догадывается, — сразу сказал мне Лэйрд. — Нужно будет поговорить с ним, когда шерифа не будет поблизости.

— Разве Гарднер не писал, что индеец сразу умолкал, как только речь заходила о конкретных вещах?

— Да, но он подсказал нам и выход из положения — огненная вода.

Мы начали обустраиваться — раскладывали продукты, устанавливали диктофон, словом, готовились пробыть в домике у озера не менее двух недель; продуктов у нас было достаточно, а если бы нам пришлось задержаться, мы всегда могли пополнить запасы в Пашепахо. Помимо продуктов Лэйрд привез несколько валиков для диктофона, так что проблем с записью у нас не было, тем более что включать диктофон мы решили только по ночам, и то не слишком часто, поскольку один из нас, как предполагалось, будет дежурить всю ночь, пока другой отдыхает; впрочем, будучи реалистами относительно собственной бдительности, главные надежды мы все же возлагали на технику. Только основательно подготовившись к длительному проживанию, мы начали обсуждать слова шерифа… и ощутили первые признаки ауры, витающей над озером.

Да, это не было игрой воображения — над домом и прилегающей к нему территорией витала некая аура. И дело тут было не в настороженной, почти зловещей тишине, не в огромных соснах, почти вплотную придвинувшихся к дому, не в сине-черных бликах на поверхности озера, а в чем-то другом — в каком-то напряженном ожидании, повисшем в воздухе, предвидении надвигающейся опасности — так ястреб спокойно и даже лениво кружит над выбранной жертвой, поскольку знает, что от его когтей не уйти. Это ощущение не было мимолетным, мы поняли это сразу; более того, с каждым часом оно становилось все сильнее, и вот уже Лэйрд говорил о нем так, словно испытывал его много раз и знал, что я чувствую то же самое! Странное это было ощущение, ни с чем не сравнимое. В северном Висконсине и Миннесоте тысячи озер, и те, что окружены лесом, мало чем отличаются от озера Рик — вот почему вовсе не его вид создавал вокруг озера атмосферу ужаса, который, казалось, давил на нас извне. С наступлением вечера все переменилось; в лучах заходящего солнца от старого дома, озера и густого леса по его берегам повеяло приятным уединением, что резко контрастировало с непреходящим ощущением страшного зла, царящего вокруг. Даже душистый запах сосновой смолы и свежесть воды лишь усиливали смутное ощущение опасности.

Наконец мы занялись бумагами профессора Гарднера. На столе лежал присланный ему экземпляр книги Г. Ф. Лавкрафта «“Изгой” и другие рассказы», фотокопии «Текста Р’льеха» и сочинения Людвига Принна «De Vermis Mysteriis», сделанные по просьбе профессора библиотекарем Мискатоникского университета; кроме того, среди бумаг мы нашли несколько страниц из «Некрономикона» в переводе Олауса Вормия [19] и выписки из «Пнакотикских рукописей». Однако не эти работы, в которых мы практически ничего не поняли, привлекли наше внимание, а заметки на полях, сделанные рукой профессора.

Было совершенно очевидно, что у Гарднера оставалось время только на то, чтобы спешно записывать на полях книг свои мысли и вопросы, и хотя ответов на них он явно не находил, его предположение о том, что вокруг происходит нечто невыразимо ужасное, постепенно превращалось в уверенность.

На этом записи кончались.

— Что за чушь! — воскликнул я.

И все же… все же я чувствовал, что то была вовсе не чушь. На берегах озера происходили странные вещи, требующие особого объяснения, не связанного с земными законами; перед нами лежали записки, сделанные рукой Гарднера, ясно свидетельствующие о том, что профессор не только пришел к аналогичному заключению, но и предпринял попытки его объяснить. Как бы то ни было, Гарднер писал совершенно серьезно, причем явно только для себя, ограничиваясь лишь неясными гипотезами и предположениями. Нужно сказать, что записки оказали на Лэйрда совершенно неожиданное впечатление: он побледнел и смотрел на разложенные на столе листки так, словно не верил собственным глазам.

— Что с тобой? — спросил я.

— Джек… Он консультировался с Партье.

— Ну и что с того? — спросил я, а мгновение спустя вспомнил, какими тайнами был окутан внезапный уход профессора Партье из Университета штата Висконсин.

Для газетчиков была предоставлена версия о том, что в своих лекциях по антропологии профессор якобы выражал слишком либеральные взгляды, иначе говоря, проявлял «склонность к коммунистическому мировоззрению», — что было несусветной чушью для всех, кто хорошо знал профессора Партье. Вместе с тем он действительно сделал ряд довольно странных заявлений, рассказывая о каких-то совершенно жутких вещах, упоминать о которых явно не стоило; дело кончилось тем, что профессору предложили без лишнего шума покинуть университет, но он, уходя, по своему обыкновению, громко хлопнул дверью, отчего скандал так и не удалось сохранить в тайне.