Горькая кровь

Амелия была сама не своя. Оливер не должен был сделать это со мной, он был не в состоянии без ее согласия. Чего-то не хватало, чего-то, что я еще не совсем понимал.

Это было загадкой, а я любил головоломки; я цеплялся за них, здесь, в темноте, это щит против разваливающихся частей, разрушавшихся в моей голове с грохотом и осколками...

Другая паника захлестнула меня, горячая, как кипящий свинец, и холодная, как снег, достигающая высот моей юности, и то немногое в моем уме, что растворялось в кислом безумии, мысли, спешащие так быстро, как современные поезда, грохочущие по камню, дико метались на пути, превращаясь из жжения в хаос закрытыйвтемнотетактемнотакблизкогладкиестенынетнетнет...

На этот раз вернуться было труднее. Я болел. Я дрожал. Я думаю, я мог бы плакать, но холодная вода капала на меня, так что я не был уверен. Нет стыда в слезах. Стыдно не было вообще, так как нет никого, кто увидел бы меня, никого никогда, никогда, никогда снова.

Приди ко мне. Пожалуйста, вопила одинокая и потерянная часть меня. Но никто не пришел.

Часы тянулись медленно, и я начал чувствовать что-то странное... давление, странное ощущение, из-за которого хотелось вцепиться когтями в мои израненные глаза.... но я удержался, сжал руки в дрожащие кулаки и стучал о твердые, гладкие стены, пока не почувствовал кости под кожей. Это заживало быстрее, чем мне хотелось бы; отвлечение было недолгим, а давление в моих глазах нарастало и нарастало, и вдруг появилась прекрасная, захватывающая дух вспышка света.

Блики обжигали так сильно, что я закричал, но это не имело значения. Я мог видеть, и вдруг паника уже не была столь отчаянной и подавляющей. Я мог справиться с ней. Я управлял ей. Как из всего в моей жизни, был выход, единственная ниточка надежды, однако безумная...

Потому что, на самом деле, это был мой секрет. В безумном мире здравомыслие имело очень мало смысла. Никто не ожидал, что я выживу, и поэтому я делал именно это. Всегда.

Я посмотрел вверх и увидел удручающе узкий тоннель, превращающийся в крошечное, тусклое отверстие вдали, далеко в высоте... и еще выше блеск серебряной решетки, круг, вмещающий крест. Пенифитер не просто бросил ослепленного меня в яму, он бросил меня в один из уровней ада и запер меня серебром, поэтому маловероятно, что я смог бы преодолеть такую высоту. И кто знает, что лежит за пределами; ничего хорошего, я был уверен. Если Оливер отдавал приказ, он оставлял мало шансов, когда определялся со своим курсом.

Тем не менее. По крайней мере не стемнело, утешал я себя. Я посмотрел вниз и в малейшей возможной полоске света я увидел, что мои ноги - голые ниже колен, так как я, возможно неблагоразумно, носил пару древних бархатных штанов по колено, были бледнее, чем я когда-либо видел свою кожу. Они были цвета грязного снега и сморщены, как ботинок. Я поднял одну ногу из солоноватой воды, тапочки с зайцами промокли и трогательно опустились. Даже клыки, казалось, потеряли всякое очарование.

- Не волнуйся, - сказал я. - Кое-кто заплатит за твои страдания. Тяжело. Крича.

Я чувствовал, что должен повторить это для другого тапочка, в случае чего между ними не должно быть разногласий. Никогда не следует создавать неловкость в отношениях между обувью.

Я выполнил эту обязанность и снова посмотрел вверх. Холодная вода капала с высоты, ударялась о лицо острыми, ледяными ударами. Это было жестоко, так как раздражало меня, а не поддерживало. Однако, должны быть крысы. В каждой темнице есть крысы; они были стандартной проблемой. Кровь крыс не была моей любимой, но, как говорится в старинной поговорке, в шторм сгодится любой порт. А я определенно находился в шторме, в буре истинных неприятностей.

Вода. Вода, вода, вода, холодная, падающая с серых небес, превращающая землю в серую грязь, серый пепел, серые основания домов, постепенно превращающиеся в руины, серые глаза женщины, смотрящей с жалостью, так много слез матери, так много разочарования в ее лице, из-за того, что теперь я не тот, кем был, когда она в последний раз видела меня... крики, хлопанье дверей, ни одной семьи не осталось, никому до этого нет дела... мои сестры, кричащие, чтобы я ушел, ушел...

Я резко оттолкнул от себя воспоминания. Нет. Нет, мы не думаем о тех вещах. Ты должен думать о них, о своих сестрах, думать о том, что ты сделал, что-то шептало мне на ухо, но это был плохой шепот, мерзкий и коварный червь с лицом кого-то, кого я когда-то любил, я был уверен, что не хочу вспоминать того, кто, возможно, мог бы предупредить меня. Я не слушал, в любом случае. Я никогда не слушал.

Я поднял свой правый тапочек и снова обратился к серой, маленькой голове.

- Я боюсь, что мне придется оставить тебя. И тебя тоже, близнец. Будет довольно трудно подняться без тебя, препятствующего мне. И твои клыки не очень остры.

Они не ответили. Небольшой удар ледяной ясности охватил меня, и мне стало стыдно за беседу со своей обувью, и особенно за извинения перед ней. Ясность смутила меня. Она была намного менее прощающей и доброй, чем общее состояние отстраненности, в котором я любил жить.

Тем не менее, здравомыслие - однако, краткое - действительно вынудило меня снова посмотреть на стены. Поверхность не была идеальной; она была испещрена крошечными недостатками. Не построенный, но из надоевшего твердого камня, независимо от того, что происходило, камень не мог быть отполирован полностью, любой намек на текстуры еще не был совсем удален.

Этого было немного, но хоть что-то, я вздохнул при мысли, насколько неприятно это будет.

Затем я мрачно вонзил ногти в стену и стал соскребать крошечные уступы.

Приди и найди меня, по-прежнему попрошайничал я в отношение Клэр, потому что я знал, что мои ногти - хоть они острые и крепкие - отвалятся по кускам еще задолго до того, как я достигну серебряной решетки выше. И для меня будет невозможным сломать серебро снизу без рычага, и рискуя не удержаться. И, конечно, заняло бы несколько дней, чтобы отскоблить себе лестницу на самый верх, даже если предположить, что мои ногти смогут продержаться так долго.

Но меньшее, что я мог сделать, это попробовать. В конце концов, Пенифитер может вернуться; он мог еще не закончить со мной. Может быть, я был подарен ему, как какая-нибудь жуткая игрушка. Если это так, то мне, конечно же, нужно быть готовым убить его, быстро, прежде чем он придумает другие ужасные вещи, которые мог бы сделать со мной.

Возможно, это мой единственный шанс, чтобы выжить.

Глава 12

Шейн

По крайней мере, в лаборатории был свет, а это уже что-то. Я не подумал спросить Клэр, нужен ли мне фонарик - я имею ввиду, что много чего происходило, и времени на неторопливый "вопрос - ответ" не было - но, когда я протиснулся через ту ледяную/горячую темноту, которую Клэр называла порталом, а я называл его неправильно, на другой стороне он был прилично освещен.

Лаборатория Мирнина была как обычно в развалинах, но, подумал я, еще хуже чем раньше... возможно, потому что там боролись два вампира, а скорость, с которой они перемещались, была слишком большой, чтобы можно было определить, где мой друг. У меня лишь создавалось впечатление, что они толкали друг друга вверх и вниз по переполненным проходам, ловко падая и сваливая книги. Клэр возненавидела бы их за все испорченные страницы.

Больше всего меня волновала кровь, потому что она была повсюду, тут и там, казалось, что кто-то очень сильно получил.

И я предполагаю, что это был Майкл, что подтвердилось, когда борьба внезапно закончилась. Это изменилось от скорости света до точки за одну леденящую секунду, Майкл лежал на полу с жутким, гермафродитным Пенифитером, который упирался коленями в его грудь, глаза его были красными, и с когтей стекал тот же цвет.

Ох, святые ёжики. Это был не Мирнин. В бескомпромиссной борьбе Майкл мог бы, вероятно, принять его за босса Клэр, но Пенифитер был намного непредсказуемее.

Пенифитер замахнулся на удар, который, возможно, обезглавил бы Майкла, за исключением того, что я прыгнул вперед и пнул в бок ботинком, ударил, выводя из равновесия, и выстрелил из новейшей, миленькой игрушки. Она была предназначена для успокоения крупных животных, например, львов или тигров, и я полагал, что это очень хорошо сработает на вампирах. Особенно если вместо использования седативных средств заполнить дротик отмеренным серебром.