Ужасы. Замкнутый круг

— Я не уверен, что хочу этого, — сказал Гриссал.

— Я не уверен, что в этом случае у нас есть хоть какой-то выбор.

— Да, но…

— Тише. Сегодня наша ночь.

В освещенном окне дома на противоположной стороне улицы виднелась колеблющаяся тень. Вечерний легкий ветер пронесся по маленькому парку, и зеленое пламя свечи отблесками замерцало на двух безмолвных лицах.

Пер. Н. Кудрявцева

ЧЕТ УИЛЬЯМСОН

«Сочувствий к другому научи…» [30]

Кевин описывал ее как вампиршу, и я, глядя на нее, был вынужден признать, что он прав. По крайней мере у нее было лицо вампирши — высокие, как у модели, скулы, огромные блестящие глаза. Черные как смоль волосы резко оттеняли белизну кожи, совершенно гладкой, почти светящейся. Однако, насколько мне известно, вампиры не носят футболок «Данскин» и широких брюк в стиле Энни Холл, а также не ходят на прослушивания в бродвейские театры.

В то утро безукоризненно чистый холл отеля «Ансония» был забит толпой из двухсот человек, у каждого из которых в одной руке были зажаты фотографии и резюме, а в другой — сценарий «Трамвая „Желание“». Джон Уэйднер руководил возобновлением постановки в «Театре на Площади», и каждый нью-йоркский актер, обладавший членским билетом Актерской ассоциации и хотя бы немного разборчивым бруклинским произношением, счел своим долгом явиться на прослушивание. Роль Стэнли Ковальского уже получила новая итало-американская звезда, обладавшая в большей мере наглостью, чем талантом, но остальные роли еще не были заняты. Я надеялся сыграть Митча или Стива или хотя бы выступать в качестве замены, мне нужна была какая-нибудь работа, чтобы заплатить за квартиру.

Я оказался в очереди рядом с Кевином Маккуинном, весельчаком, певцом и танцором, с которым мы играли в театре «Джонс Бич» два года назад. Это был приятный парень, совсем не склонный к смене деятельности.

— А я и не знал, что это будет мюзикл, — улыбнулся я ему.

— А как же! Ты разве не слышал об арии Стеллы? — И он негромко запел: — Я буду вечно повторять — Сте-ел-ла… [31]

— Я серьезно. Ты решил податься в драматические актеры?

Он пожал плечами:

— У меня нет выбора. В наши дни мюзиклы — сплошь рок, оперы или рок-оперы. Никаких больше мягких туфель в «Суини Тодде».

— «Суини Тодда» закрыли сто лет назад.

— Это потому, что у них кончились мягкие туфли.

А затем появилась она со своими бумагами и сценарием; она села на пол и прислонилась спиной к стене так грациозно, словно весь отель принадлежал ей. К изумлению Кевина, я был покорен немедленно.

— Забудь об этом, — сказал он, — Она съест тебя заживо.

— Неплохая перспектива. Кто она?

— Ее зовут Шейла Ремарк.

— Дурацкий псевдоним.

— Это ее настоящее имя, по крайней мере она так говорит. И я ей верю.

— И как она?

Кевин улыбнулся, но не так широко, как позволяло ему подвижное лицо.

— Ну, могу сказать вот что: ставлю двадцатку, что она получит любую роль, какую захочет.

— Правда?

— Эта девчонка — феноменальная актриса. Видел прошлым летом «Лира» в парке? — Я кивнул. — Она играла Гонерилью.

— Ах да. — Я удивился тому, что не вспомнил ее имени. — Она была хороша.

— Ты сказал «хороша», а я говорю — феноменальна. И критики тоже.

Я хорошо помнил представление. Обычно Корделия отнимала у двух злых дочерей Лира внимание публики, но на спектакле, который я видел, все взгляды были устремлены на Гонерилью. Актриса не переигрывала, не перебирала с эффектами. Она просто (хотя, если вы актер, это, наоборот, сложно) была дьявольски правдоподобна. Здесь не было и следа игры, никаких условностей, которыми пользуются даже лучшие исполнители, абсолютно никаких попыток произвести впечатление, только истинные, неподдельные эмоции. Я вспомнил, что тогда мог назвать ее игру лишь одним словом — божественно. Как глупо, подумал я, забыть ее имя.

— А что еще ты о ней знаешь? — спросил я у Кевина.

— Немногое. Разбивает сердца. Любит, а потом бросает. Этакая вампирша, Теда Бара. [32]

— Ты когда-нибудь с ней работал?

— Три года назад. В «Оклахоме», [33]в «Алленберри». Я играл Уилла Паркера, она пела в хоре. Хороший голос, танцевала немного, но актриса из нее тогда была никудышная. Настоящая позерша, понимаешь? Черт его знает, понять не могу, что с ней произошло.

Я хотел было спросить Кевина, не знает ли он, где она училась, но он внезапно напрягся. Проследив за его взглядом, я заметил человека с сумкой танцора, приближавшегося к нам по коридору. Он был высоким, худощавым, светлым шатеном с неопределенными чертами. Трудно описать лицо, на котором не отражается ни малейший оттенок чувства. Вместо того чтобы сесть на пол, как все мы, он остался стоять в нескольких ярдах от Шейлы Ремарк, на которую он смотрел не отрываясь, но без видимого интереса. Она подняла голову, увидела его, слегка улыбнулась, затем вернулась к своему сценарию.

Кевин наклонился ближе ко мне и прошептал:

— Если хочешь узнать побольше о мисс Ремарк, нужно расспрашивать вон того парня, а не меня.

— Почему? Кто это такой?

Человек не отводил взгляда от девушки, но я не мог сказать, что выражает этот взгляд — страсть или гнев. В любом случае я восхищался ее самообладанием: она не обращала на него никакого внимания.

— Его зовут Гай Тэйлор.

— Тот, который играл в «Энни»?

Кевин кивнул:

— Он здесь три года. Переходит туда-сюда. Когда-то был в той же труппе, с которой я выступал. Мы раньше вместе выпивали. Он был весельчаком, даже в трезвом виде. Но стоило ему выпить — и по сравнению с ним Эдди Мерфи выглядел, как Дэвид Меррик. [34]Он мог заставить решетки на окнах расколоться от смеха.

— Он был ее парнем?

— Они жили вместе три или четыре месяца, в прошлом году.

— И разошлись, как я понимаю.

— Хм… Я про это мало что знаю. — Он покачал головой. — Примерно неделю назад я наткнулся на Гая на прослушивании в «Круге трех». Я был ужасно рад его видеть, но он вел себя так, словно едва знает меня. Я спросил, как его девушка, — я ее не встречал, но слышал о ней, — он сказал мне, что живет один, и я не стал углубляться. Порасспросил кое-кого, и мне сказали, что она его бросила. Чуть не погубила. Должно быть, он это тяжело переживает.

— Вот тебе и любовь.

— Ага. Поэтому я и не связываюсь с женщинами.

Затем мы с Кевином заговорили о чем-то другом, но я не мог оторвать взгляда ни от Шейлы Ремарк, которая словно преследовала меня, ни от бессмысленного лица Гая Тэйлора, глазевшего на девушку с видом вялого, глупого сторожевого пса. Я подумал: а может, он укусит любого, кто осмелится заговорить с ней?