Судья

Я прошел вглубь, заглядывая в глаза — иначе львы меня растерзают.

— Вокруг нас сказочный мир, сотканный из света, чувств, желаний. Миллионы иных, никогда нами не познанных внутренних миров. Мы черпаем энергию не от Солнца, как цветы, не от еды и отдыха. Мы подключены к невидимому духовному источнику. И эту, данную нам свыше энергию, эту святую воду любви и добра нельзя тратить на бесконечные ссоры и склоки. От этого страдает душа. Вода — вот этот источник. Но она не стоячая, а проточная. Непрерывно струящийся через наши каналы поток света, который мы получаем свыше и отдаем миру, людям. Мы подключены к сети бесплатно. На небесах нет провайдера. Но, возможно, мы платим налог в виде страданий.

Знать об этом источнике. Видеть его, чувствовать — в себе и других людях — наша святая обязанность и наша священная привилегия. Источник всего, в том числе этого сердца и этих слов.

Преступниками и убийцами нарекаю я тех, что не признают света, отвергают его, изображая кирпичную стену и строя преграды. А порой так поступает каждый из нас.

Мы не должны озлобляться, не должны мстить, отвечать ударом на удар, умножая Зло — иначе уничтожим все.

Наше тело, земное требует своего. А еще страх осмеяния, страх показаться слабым, жажда власти, лидерства, — она есть в каждом!

Но человек принадлежит двум мирам. В этом его красота и уникальность. Наша энергия — не от земли, никакой, даже самый тяжелый и грязный труд не способен ее исчерпать.

Земное есть в нас, оно требует побеждать других. Но в нас есть и Свет.

Разве это не величайший Дар? Мы — короли, дети божьи, и разве наша власть (она есть у каждого!) не выше всего? Всей грязи, что творится здесь, на земле?

Сила удара — ничто. Было бы глупостью восхищаться ею — слышите, вы, все битые и бьющие? Она, в отличие от любви и добра, ничего не создает, не преумножает, не соединяет.

В нас есть что-то, никак (благослови Господь!), не связанное ни с инстинктом жизни, ни с материнским, ни половым. Станем ли сеять тлетворение?

Любящие земное получат свой кусок мяса. И возрадуются, и уверуют в праведность свою. Однако наступит срок, когда придут иные — из сточных канав и глухих подъездов, и скажут: „Ваше время истекло!“ И цари земли будут низвергнуты во тьму внешнюю. И послышатся стенания и скрежет зубовный!

Или не слышали вы, что рек Спаситель: „Камень, который отвергли строители — тот самый сделался главой угла!

И многие из первых будут последними, а многие из последних — первыми“.

Так говорил Христос, так говорю Я: „Блаженны все изгои и отшельники, ибо станут королями, и будут жить счастливо в семьях своих.

Но горе вам, о которых все говорят хорошо! Ибо жизнь мира есть гибель Духа; то, что во тьме Свет, для Света — Тьма!“

Мир материальный будет разрушен, вместе с законами, которые он нам диктует. Кто строит замок на зыбучих песках?

Я глядел на них с помоста. Сердце радостно колотилось. Никогда еще мне не было так хорошо. Я был… чист. Слова, что я говорил, не были моими, и говорил их не я, Некто более могущественный.

Одни за другими, прихожане вскочили со скамеек. Женщина с черными волосами, тронутыми сединой, подбежала к краю сцены. Я отшатнулся. Женщина со странным волнением в увлажненных глазах перегнулась через край сцены, где ходили в грязных ботинках, и кончиками пальцев попыталась коснуться меня. Но ухватила лишь край белого шелкового балахона. Ее глаза взирали на меня с благоговейным восхищением, как, верно, никогда не глядели на мужа или детей.

Я отступил, ткань балахона выскользнула из ее пальцев. Женщина, не отрывая глаз от моего лица, беззвучно шевелила губами. Ее усталое, рано покрывшееся морщинами лицо исказилось.

Руслан подошел, положил руку на плечо. „Спокойно“, прошептал он. „Держи марку, Паша“.

Прихожане окружили деревянный помост. Женщину оттеснили, я заметил исчезающую в людском океане благодарную улыбку.

Сердце, казалось, вот-вот выскочит из темницы груди и, дергаясь комком мышц, упадет на грязный пол. Люди смотрели на меня с восхищением, трепетом, благодарностью. Тянули ко мне озябшие, скрюченные артритом, покрытые шрамами и мозолями руки.

И они кричали. Перебивая друг друга, не заботясь о ближнем.

Мою слабую плоть сокрушил шквал чужих мыслей, чувств, воспоминаний. Старик с палкой, в пальто с заплатками на локтях. Пятьдесят лет назад с винтовкой наперевес вместе с товарищами он ворвался на вымощенные камнем улицы Берлина. Обезумевшие от страха и крови, солдаты кололи ржавыми штыками всех, кто встречался на пути. Стариков, женщин, детей. Они устали, и озверели, и ждали победы так долго… Его товарищи — „бойцы Красной Армии“ — умирали у него на глазах. И он колол животы, выпуская кишки мирным жителям. А месяц спустя вместе со всеми взошел на трибуну, чтобы под пушечные выстрелы, рев толпы и крики „Ура-а-а!“ получить медаль героя.

Женщина с подбитым глазом и огрубевшими от стирки руками. Когда ей было десять лет, ее изнасиловали старшеклассники. Она рассказала об этом отцу.

Он отвел дочь в кладовую. Погладил по голове. „Никому не говори, ладно?“

Девочка кивнула, прижимая к груди куклу.

Он улыбнулся. Еще раз погладил по волосам.

„Вот и чудненько“.

Улыбка его пропала.

„Никто не должен узнать. Ты опозоришь нашу семью, а меня исключат из партии“.

Мужчина в кожаной куртке. В школе о его спину в мужском туалете потушили сигарету. Ожог третьей степени.

Это сделал сынок одного важного парторга. Директор утряс дело. Родители не явились в школу. Не выказали никакого возмущения. Отец того парня был их начальником.

Лысый господин в круглых очках, похожий на ворону. Врач. Я знал это. Знал и то, что он хирург, и втайне наслаждается страданиями пациентов. Он с детства мечтал быть только хирургом. Больные молились на него. Он был хорошим врачом. После удачной (а особенно — неудачной) операции мыл руки, возвращался домой и с удвоенной энергией любил жену.

Все они трогали меня. Я закрылся руками, Руслан стискивал железной хваткой мое хрупкое плечо. И шептал: „Держи марку, Павел. Помни, что ты сделал!“

И я помнил. Из темных глубин океана перед моими глазами выплыло безумное, постаревшее лицо Кати. Лишь в черных глазах, по-прежнему прекрасных, светился спокойный и властный огонек разума. „Я тебя прощаю, Павел. Я люблю тебя — всем сердцем — и прощаю“.

Охваченный смятением и страхом, я опустил руки и закричал:

— Хватит! Перестаньте!

Они замолкли. Боялись оскорбить? Обидеть? Страшились зарезать курицу, несущую золотые яйца?

Я шел по холодному коридору с деревянными стенами. Между досками разевали темные рты щели шириной в два пальца. Рты изрыгали ледяное дыхание. В зале, где я оставил свою душу и жизнь, роковая поступь зимы не ощущалась, коридор же и не думали отапливать.

Из полумрака на меня выпрыгнул Андрей. Толкнул в грудь. Я спиной хлопнулся о стену. Доски коротко прозвенели.

Не давая мне опомниться, Андрей навалился. Прижал к стене. Запечатал рот ладонью.

— Тихо. Не дергайся, умник. Обещай не кричать. Отпущу.

Я промычал ему в ладонь. Моргнул два раза.

Андрей ухмыльнулся. Нисколько не сомневаясь в своем физическом превосходстве, отпустил меня.

Я вырвался и тут же кинулся на него.

Андрей двинул кулаком под дых.

Я согнулся пополам, ловя ртом недоступный воздух.

— Ну что, герой? Протрезвел?

Я отбросил мысли о сопротивлении. Выпрямился.

— Чего тебе надо?

Он приблизился.

— Слушай меня внимательно, умник, герой, пророк и все прочее. Сейчас ты вернешься в номер, и Руслан возьмется за тебя. Запомни: ты не должен верить ни единому слову!

— А не пошел бы ты, — я попытался протиснуться между ним и стеной. Удалось, но я не питал иллюзий: просто Андрей меня отпускал. — С какой стати?

Его красивое лицо озарилось странной улыбкой. Глаза блестели.

— Наш блаженный мальчик думает, что все понимает. Забавно.

Холодная тревога жидким азотом разливалась по внутренностям.