Старая легенда

— Как жутко! — прошептал кто-то из девочек.

— Давайте погасим свет, — предложил Витас, сделав гримасу своим подружкам.

— И зажжём свечи, — подхватила Мигелина, вскакивая и удивляя Гонкура неожиданной живостью и даже детскостью.

— А потом будем рассказывать страшные истории, — таинственным голосом прибавила Рената и взглянула на интересного гостя.

Три свечи в серебряных подсвечниках почти не давали света, а яростные порывы ветра так бились в окна и стены, что, слыша их глухие удары, было странновато видеть слабые огоньки, не колеблемые ни дуновением.

Старые дамы с улыбкой наблюдали за затеей молодых, не вмешивались и не делали никаких замечаний, что способствовало непринуждённости в обществе, состоящем из представителей двух поколений.

— Господин Гонкур, начните вы, — сказала Рената, повернувшись к нему.

Её слабо освещённое лицо казалось таинственным, большие чёрные глаза отражали пламя свечей, а пышные волосы сливались с окружающим мраком.

— Охотно уступаю кому-нибудь первенство, — смеясь, отказался Гонкур. — Я человек новый, поэтому прошу отсрочки.

— Потому-то ваш рассказ и будет первым, — настаивала Рената. — Вы человек новый, значит, и рассказ ваш будет новым, а то мы уже всё друг другу пересказали и будем повторяться. Только пусть там будут привидения, и пусть нам станет очень-очень страшно.

В принципе, молодой человек не имел ничего против подобного времяпровождения, оно даже казалось ему более интересным и полезным, чем простой обмен ничего не значащими фразами, именуемый светской беседой, поэтому, чтобы не портить своим отказом благоприятного впечатления, как будто бы сложившегося о нём, он порылся в памяти, призвал на выручку всё своё самообладание и согласился.

— Ладно, я расскажу один случай, но предупреждаю, что хоть моё маленькое приключение весьма необычно, никаких привидений я не видел, так что вряд ли кому-нибудь будет очень страшно, — предупредил он.

— Рассказывайте! Рассказывайте! — зашумела молодёжь, довольная, что вечер пройдёт занимательно, а Витас так и молил его глазами начинать без промедления.

Убедившись, что старые дамы, снисходительно улыбаясь, тоже приготовились слушать, Гонкур понял, что пути для отступления у него нет, и начал рассказывать случай из своего детства.

— Однажды, — проговорил он, — мы с приятелями решили сходить в старую полуразвалившуюся церковь на краю заброшенного села. Было нам тогда лет по двенадцать, а этому возрасту присуще стремление всевозможными способами проверять своё мужество, поэтому неудивительно, что решено было идти ночью. Добраться до церкви можно было только через лес, и там мы сразу же наломали смолистых сучьев, чтобы зажечь факелы, но с этим делом пришлось подождать, потому что ветер то тушил их, то грозил перебросить пламя на деревья. Было очень темно, двигались мы медленно, часто спотыкались и падали, трусили изрядно, но стыдились в этом признаться и шли молча. Если бы в назначенный час пришли все наши друзья, мы вряд ли испытывали такой страх, но нас собралось только трое смельчаков, поэтому мы казались себе слабыми и беззащитными, и только боязнь прослыть ещё большими трусами, чем мы были на самом деле, мешала нам повернуть назад. Наконец лес кончился, и мы увидели чёрные покосившиеся дома с заколоченными окнами и дверьми. К счастью, нам не пришлось проходить между ними, а то наше мужество могло бы не устоять перед подобным испытанием. Мы обогнули село стороной и увидели церковь. Дверей там давно уже не было, так что мы зажгли факелы у самого входа и беспрепятственно прошли внутрь. Это было совсем обветшалое здание, некогда красивое и внушительное, а теперь производящее гнетущее впечатление полуразрушенными колоннами и стенами. И всё-таки, несмотря на то, что со стен и колонн отвалились огромные куски камня и штукатурки, кое-где ещё можно было рассмотреть изображения святых на фресках, и именно это показалось нам самым кошмарным. Когда кто-нибудь проносил факел вблизи такой фрески и внезапно из темноты выступал суровый лик, все вздрагивали. Одно такое лицо заинтересовало меня живым выражением страдания. Впрочем, это теперь я могу с полной уверенностью утверждать, что именно выражало это лицо, тогда же оно приковало мой взгляд без всякой видимой причины, и я даже не заметил, что мои товарищи ушли. Пройдя в другое помещение церкви через длинный переход и не видя меня рядом, они забеспокоились и принялись меня звать. Я откликнулся и хотел бежать вслед за ними, но вдруг почувствовал, что не могу сделать ни шагу: ноги словно окаменели. Ох, и страшно же мне стало! Впервые в жизни мне довелось испытать такой ужас. Я боялся, что… — Гонкур чуть было не сказал "не смогу ходить", — но вспомнил о парализованном старике и вовремя изменил выражение, — навсегда останусь прикован к этому месту. Но вместе с тем меня мучил стыд, едва я представил изумление друзей и их насмешки. Откуда им было знать про неведомый недуг? Они решили бы, что у меня отнялись ноги от страха, толкали бы меня, якобы чтобы помочь, и изводили своим весельем. Чтобы никто не заметил моего состояния, и, в то же время, чтобы не оставаться одному, я ответил, что нашёл интересную фреску, и позвал всех на неё посмотреть. Приятели прибежали и, осмотрев изображение, заявили, что таких фресок здесь много и ничего особенного в ней нет. Не успело последнее слово сорваться с губ говорившего… — Гонкур рассказывал неторопливо, а теперь сделал эффектную паузу. Выдержав её и отметив, что все глаза устремлены на него, он повторил. — Не успело последнее слово сорваться с губ говорившего, как послышался страшный грохот…

Удар грома прервал рассказчика, и, хоть гроза бушевала давно, гром гремел и молнии ослепляли собравшихся продолжительное время, сейчас все вздрогнули.

— Это был ужасный грохот, — продолжал Гонкур. — Мы застыли, чувствуя, как кровь холодеет в жилах, но, когда первый приступ страха прошёл, решили посмотреть, что случилось. Мальчики прошли вперёд, а я собрал всю волю, чтобы подчинить себе свои ноги. Медленно-медленно я сделал один шаг, потом другой и, наконец, пошёл, а потом побежал за товарищами. Когда мы миновали переход, то обнаружили, что в том помещении, откуда минуту назад ушли мои приятели, рухнул свод. Если бы они остались там, когда таинственный недуг сковал мои ноги, и не пришли смотреть на фреску, то были бы погребены под камнями.

Гонкур закончил рассказ. Сначала все сидели в тишине, обдумывая причины происшествия. Наконец, госпожа Васар прервала молчание.

— Много необъяснимого таится в мире, в котором мы живём, — назидательно сказала она. — Мне кажется, что это сам святой, чей лик вы рассматривали, спас вас, неразумных детей, от неминуемой гибели. Ничем иным нельзя объяснить внезапный недуг. А случился обвал после неосторожных слов одного из вас, чтобы напугать дерзкого и укрепить вас в вере.

Гонкур мог бы указать старой женщине на противоречие в её словах, ведь если святой наслал на ребёнка временную болезнь, чтобы спасти его и его товарищей от смерти, то как он мог вызвать обвал с целью наказания? Но молодой человек промолчал, зная, что не всегда поиск истины полезен, и иногда он способен привести к ссоре, обиде и неприязни, тем более, что голос госпожи Васар выдавал, что она считает себя непререкаемым авторитетом в области сверхъестественного. Гонкур осторожно взглянул на Мигелину, но серьёзная девушка на него не смотрела.

— Господин Гонкур, — прошептала брюнетка, — а с вами ещё когда-нибудь случалось подобное? Ну, онемение ног, например, или внезапная потеря речи?

— Никогда ни до, ни после, — кратко ответил Гонкур.

— Расскажите что-нибудь ещё, — не унималась Рената, и было ясно, что Витас от всей души поддерживает её просьбу, но пока стесняется говорить.

— Не могу вспомнить ничего, достойного внимания, — отказался Гонкур. — Расскажите лучше вы.

— Со мной никогда ничего интересного не происходит, — призналась девушка с грустной улыбкой, в которой было что-то обиженное.